В качестве необходимого вступления
На момент своего создания в июне 1939 года Черноморская эскадра, по корабельному составу не соответствовала стандартным требованиям, предъявляемым к оперативным соединениям флота. Судите сами, в состав эскадры входили: линкор «Парижская Коммуна», крейсера «Красный Кавказ», «Червона Украина», «Красный Крым», 1-я и 2-я бригады эскадренных миноносце – всего 15 кораблей.
При этом, линейный корабль был спущен на воду в 1911 году, три легких крейсера достраивались из «недостроев» периода Первой мировой войны, большая часть эскадренных миноносцев имела такое же происхождение. Для сравнения: в состав Черноморской эскадры к 1918 году входили три новейших линкора-дредноута, две бригады эскадренных миноносцев, бригада крейсеров, бригада старых линкоров – бывших броненосцев. И даже при этом, Черноморская эскадра той поры была значительно слабее Балтийской эскадры...
Заявляя о создании эскадр на флотах, Советское правительство и командование Военно-морским флотом рассчитывало на ввод в строй десятков кораблей, находившихся на тот момент в разной степени постройки.
До середины 1941 года флотом были приняты два крейсера проекта 26-К: «Ворошилов» и «Молотов»; лидеры эскадренных миноносцев «Москва», «Харьков» и «Ташкент»; шесть эсминцев проекта 7: «Быстрый», «Бодрый», «Бойкий», «Безупречный», «Бдительный», «Беспощадный», пять эсминцев проекта 7-У: «Смышлёный», «Сообразительный», «Способный», «Свободный», «Совершенный»; два сторожевых корабля: «Шквал» и «Шторм». С учетом пополнения, в составе эскадры были сформированы три дивизиона эскадренных миноносцев и Отряд легких сил.
В этом составе Черноморская эскадра вступила в войну, и с переменным успехом решала задачи по обеспечению морских перевозок, обеспечению высадки морских десантов, обстрелу береговых объектов противника. Эскадрой командовали:
1939-1943 – Владимирский Лев Анатольевич;
1943-1944 – Басистый Николай Ефремович;
1944-1948 – Горшков Сергей Георгиевич;
1948-1951 – Пархоменко Виктор Александрович;
1951-1956 – Уваров Пётр Васильевич* (см. стр. 9);
1956-1961 – Чалый Василий Филиппович.
* Интересный момент: на официальном сайте Эскадры Черноморского флота ее командующие указаны именно так, как в книге, на стр. 4. То есть, почему-то «пропущен» Борис Федорович Петров. Из послужного списка Б.Ф. Петрова: «С марта 1955 года по сентябрь 1956 года – командующий эскадрой Черноморского флота. Освобождён от занимаемой должности за «серьёзные упущения по службе (после гибели в результате взрыва линкора «Новороссийск») и назначен командиром 15-й дивизии крейсеров Тихоокеанского флота (октябрь 1956 – январь 1959 года»...
И как это понимать? Как военную и государственную тайну командования эскадрой? Защиту личных данных не то Уварова, не то Петрова? Историческую ошибку (описку), кочующую по публикациям Интернета? Пока у автора нет вразумительного ответа, но есть желание разобраться с этим вопросом. Может, кто-то из читателей готов поделиться «тайной золотого ключика»? Буду весьма благодарен...
Во временные рамки нашего исследования попадают все четыре «послевоенных» адмирала, командовавшие эскадрой в период с 1944 по 1961 годы. О том, насколько эффективно эскадра решала стоявшие перед ней задачи в военный период, можно судить по отчетам, находящимся на архивном хранении, по десяткам исследований и монографий, воспоминаний руководителей и непосредственных участников боевых действий.
Из анализа всех доступных источников по истории Черноморской эскадры слишком очевидно, что менее всего исследован и описан послевоенный этап боевой и повседневной деятельности этого оперативного объединения флота. И что при том, что в конце 50-х годов боевой состав этого флотского формирования, включавшего 8 крейсеров и тридцать эскадренных миноносцев и сторожевых кораблей, впервые за двадцать лет существования, позволял решать оперативные задачи в акватории Черного и Средиземного морей. Чтобы обратить внимание читателей, на этот менее исследованный и слабо освещенный в печати этап, я предлагаю краткое описание событий, происходивших в ту пору на эскадре, с характеристиками руководителей и наиболее заметных командиров.
Три послевоенных пятилетия, что были отмерены эскадре советским руководством, рассматривались, прежде всего, как этап осмысления и применения на практике опыта прошедшей войны. Для начала требовалось всесторонне проанализировать ошибки командования, приведшие к срыву отдельных операций, гибели кораблей и потерям личного состава. Основная проблема состояла в том, что военачальники, виновные в этих трагически завершившихся операциях, продолжали служить, возвысившись в должностях и званиях. И в этих условиях, даже речи не было о признании и осмыслении допущенных просчетов и ошибок. И о каких выводах, сделанных из анализа тех катастроф, можно было вести речь?
Адмирал Филипп Октябрьский, виновный в трагическом исходе десантов в Евпаторию, Старый Крым, допустивший немало ошибок в процессе руководства обороной Севастополя, устранившийся от руководства десантной операцией в Южную Озерейку, по-прежнему командовал флотом. На совести Николая Басистого срыв операции по высадке десанта в районе той же Южной Озерейки и гибель первого эшелона десанта.
В последующие годы вице-адмирал Басистый командовал эскадрой, возглавлял штаб флота и командовал флотом. Оба адмирала предприняли немало усилий для фальсификации отчетов по загубленным ими операциям. И это только два не самых основных фигуранта из «списка Чверткина». Так что, в процессе описания послевоенного этапа деятельности Черноморской эскадры, мы обречены многократно возвращаться к событиям военного времени анализируя роль все те же «фигурантов», оставивших заметный след в истории эскадры и флота.
Заметный сдвиг в руководстве эскадрой наметился осенью 1944 года, когда командование принял вице-адмирал Сергей Георгиевич Горшков. Но развернуться в полной мере ему не позволяли все те же Октябрьский и Басистый. Решительный перелом в руководстве эскадрой начался только с приходом на Черноморский флот Василия Чалого.
Василий Филиппович, ранее не служивший на Черном море, не был обязан своим назначением «героическим черноморцам» и мог организовать службу на эскадре по своему разумению и опыту службы на Тихоокеанском флоте.
Об участии Черноморского флота в борьбе с немецкими, румынскими, итальянскими и прочими захватчиками в период Великой Отечественной войны написаны десятки художественных произведений, изданы сотни томов воспоминаний участников боев. При этом все они признавали, что слабый и малочисленный румынский флот, не выходя за линию своих минных полей, обеспечивал прохождение танкеров с нефтью между Констанцой и проливной зоной, и не представлял серьезной опасности для нашего флота. Отряд итальянских катеров принял участие при блокаде нашего плацдарма на мысе Херсонес в последние дни обороны Севастополя. Легкие корабельные силы немцев решительно проявили себя не ранее лета 1943 года, – накануне наших десантов на Керченский полуостров. Немецкие подводные лодки начали проявлять активность в районе наших кавказских баз, атакуя отдельные транспорта и конвои примерно с того же времени.
Что же касается боевого использования основного боевого ядра флота – эскадры, то эскадренные миноносцы привлекались для сопровождения конвоев в Одессу и Севастополь, эпизодически осуществляли огневую поддержку наших сухопутных войск. Не станем же мы утверждать, что транспортировка танков на палубе крейсеров, или использование линкора в качестве плав батареи предусматривалось руководящими документами по боевому использованию кораблей эскадры. Тем не менее, сторожевые, противолодочные и тральные силы Черноморского флота с первого же дня войны в этих не типичных для военно-морских сил условиях обеспечивали противовоздушную и противолодочную оборону конвоев, выполняли транспортные функции, высаживали десанты. Но было бы полной профанацией выискивать в этой деятельности флота особую роль для основного боевого ядра – эскадры надводных кораблей, включавшей линкор, пять крейсеров, дюжину эскадренных миноносцев и сторожевых кораблей. Между тем, отдельные отряды из состава эскадры использовались командованием флота для выполнения отдельных частных операций, цели, задачи, а главное, результаты которых нещадно перевирались, либо упоминались в особых случаях.
Так, в первые дни войны имел место позорный для эскадры и всего флота эпизод – «набеговая» операция отряда кораблей эскадры на объекты румынских нефтепромыслов в районе Констанцы. В ходе безобразно подготовленной и позорно проведенной операции был потерян лидер эскадренных миноносцев «Москва» и поврежден лидер «Харьков».
С осени 1942 года корабли эскадры привлекались для нарушения судоходства и обстрела береговых объектов противника в Крыму. 3 августа 1942 года при попадании торпеды, выпущенной «хейнкелем», у крейсера «Молотов» была оторвана кормовая часть. 1 декабря того же года при подрывах мин в параванах серьезные повреждения получил крейсер «Ворошилов». Оба крейсера требовали основательного ремонта. С этого периода Нарком Кузнецов, напутствуемый Сталиным, запретил до особых указаний использование в операциях крейсеров. О линкоре уже и речи не было.
На этом боевая деятельность основного боевого ядра эскадры – линкора и крейсеров – завершилась до конца войны.
Кстати, отмены этого запрета не последовало до окончания войны на Черном море. После гибели в октябре 1943 года лидера «Харьков» и эскадренных миноносцев «Беспощадный» и «Способный», аналогичный запрет последовал на использование кораблей этого класса.
Последствия этих ограничений были таковы, что в ходе операции по освобождению Севастополя, не говоря уже об эскадренных миноносцах, даже пару тральщиков не решились направить в район блокирования немецкой группировки. В атаках немецких и румынских конвоев использовались только торпедные катера и флотская авиация. Поистине, «звездный» час для командования флота и эскадры наступил осенью 1944 года при «разгроме» военно-морских сил королевской Румынии. И это притом, что в нанесении ударов по румынским базам были задействованы исключительно бомбардировочные и штурмовые силы флотской авиации.
Уже только эти слишком очевидные факты должны был насторожить и соответствующим образом настроить исследователей, посвящавших монографии боевой деятельности Черноморской эскадре. На Балтике обстановка была еще сложнее: после оставления Таллина корабли Балтийской эскадры были «заперты» минными полями в Кронштадте и Ленинграде и периодически использовались как дальнобойные батареи для обстрела немецких и финских позиций.
За семьдесят послевоенных лет по проблемам боевого использования Черноморского флота издано до сотни монографий, успешно защищены десятки кандидатских и докторских диссертаций. Казалось бы, тема освещена и изучена в достаточной мере, и не сложно дать проблемным ситуациям объективную оценку и сделать выводы. Такие задачи ставились перед многочисленными военно-историческими комиссиями на каждом из флотов и в целом Военно-морским флотом. Для этой цели при Военно-морской академии действовали трехмесячные курсы по подготовке специалистов историографов, призванных решать эти проблемы.
В 1959 году на пике разгрома отечественного флота Генеральным секретарем и главой правительства Никитой Хрущевым, планировалось издание Научно-исторического труда «Военно-Морской Флот СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Это многотомное исследование было разработано Историческим отделением Военно-морского научного отдела Главного штаба Военно-Морского Флота при участии специалистов Научно-технического комитета ВМФ и Военно-морской академии в период с 1956 по 1958 год. Уже в ходе подготовки к изданию первого тома, на заседании авторского совета, проводимого в присутствии Главнокомандующего ВМФ адмирала флота С.Г. Горшкова, было принято исключительно «мудрое» решение – всем томам исследования присвоить гриф «Секретно». Причем, рассылку их в секретные библиотеки учреждений Министерства обороны было решено производить исключительно по списку, утвержденному тем же редакционным советом. Смысл этого решения в том, что материалы созданного с таким трудом исследования не предназначались для широкого круга читателей. Решение это не вызвало удивления, потому как члены авторского коллектива при работе с архивными материалами в полной мере прониклись не только чувством гордости, но и ответственности за ту честь, что была им оказана командованием Военно-Морским Флотом.
Как и следовало ожидать, в работе над вторым томом, посвященном Черноморскому флоту, «…были учтены замечания и пожелания адмирала Ф.С. Октябрьского, командовавшего флотом в годы войны, а в конце 50-х годов усиленно готовящегося стать Героем Советского Союза. Просьбу Октябрьского о корректуре второго тома «курировал» бывший Член Военного совета Черноморского флота вице-адмирал И.И. Азаров, возглавлявший редакционную комиссию. Такое редкое в издательской деятельности явление стало возможным, потому как после вынужденного выхода в отставку, адмирал Октябрьский на несколько лет был возвращен в кадры флота и командовал Черноморским Военно-морским училищем. Ответственным редактором труда был председатель Научно-технического комитета ВМФ адмирал Лев Владимирский, но и он, отлично зная натуру Октябрьского, не решился в должной мере контролировать процесс внесения «корректур» Филиппом Сергеевичем. Достаточно отметить, что из-за внесения изменений и дополнений адмиралом Октябрьским, издание второго тома состоялось только в 1962 году, после присвоения Филиппу Сергеевичу звания Героя Советского Союза. Кто бы сомневался в том, что после подобной «целевой» правки основных глав второго тома, Филиппом Октябрьским, в значительной мере теряется смысл поиска серьезного анализа и объективных выводов по боевому использованию Черноморского флота в период войны?
Эту информацию я привел потому, что в своей попытке провести анализ боевой деятельности Черноморской эскадры в период войны, я был бы обречен тиражировать материалы, профессионально правленые коллективом кафедры тактики и Военно-морского искусства ЧВВМУ, под «общим руководством» начальника училища адмирала Октябрьского. Наверняка, Филиппу Сергеевичу в это время очень не доставало бывшего начальника оперативного отдела штаба флота Оскара Жуковского – тот бы выполнил задание адмирала наилучшим образом, потому как, по своей прежней должности Жуковский был и автором, и исполнителем значительной части тех «косяков», которые предстояло «править» Октябрьскому. Об этом творческом поиске, предпринятом группой «…особо доверенных лиц» вспоминал отставной капитан 1 ранга Лев Чверткин, бывший в те годы доцентом кафедры тактики ЧВВМУ.
В этой связи, стоит напомнить о том, что после провала десантной операции в Новой Озерейке, адмирал Октябрьский был отстранен от должности командующего, отправлен командовать Амурской флотилией, а Жуковский принял должность старшего помощника на лидере «Харьков», что в свете последовавших событий, могло иметь для него трагический исход. В октябре 1943 года при гибели лидера «Харьков» и эскадренных миноносцев «Беспощадный» и «Способный», Оскар Жуковский, раненый в ноги, чудом остался жив, и был восстановлен в прежней должности начальника ОО после возвращения Октябрьского на должность командующего в марте 1944 года. Так что Октябрьский и Жуковский «были повязаны» общей ответственностью за результаты боевой деятельности флота на Черном море. Стоит ли удивляться тому, что в «правленом» варианте не выпячивается факт отстранения Октябрьского от должности командующего и его годичное отсутствие на флоте? При этом, фотография Филиппа Сергеевича помещена на стр. 339, где речь идет о боевых действиях флота в ноябре 1943 года, при том, что к тому сроку адмирал более полугода командовал Амурской флотилией. Расчет был на то, чтобы не только фальсифицировать события, но и в максимальной степени «заморочить» голову несведущему в хронологии боев на Черном море читателю. Должно быть, ГК ВМФ адмирал Куроедов, принимавший в 1999 году решение по снятию грифа «секретно» и переизданию цитируемого нами труда, был уверен в том, принимает это «ответственное» решение с благой целью – донести до широкого круга читателей объективное и правдивое описание боевой деятельности флотов в период войны.
Ознакомившись с содержанием этого солидного (весом 3 кг 600 граммов!) фолианта, я убедился в том, что часть материалов, изложенных в нем, не выдерживают критики, и уж точно не может служить первоисточником при написании рефератов по Военно-морской истории в военно-морских учебных заведениях. Остается добрым словом помянуть адмирала флота Советского Союза Сергея Георгиевича Горшкова, приказавшего в 1959 году засекретить этот «выдающийся труд».
Решительно отказавшись от исследования боевой деятельности Черноморской эскадры в период войны, я остановлюсь на послевоенном периоде в истории Черноморской эскадры, завершившей свое двадцатилетнее существование в 1961 году.
Я выбрал эту тему для исследования по ряду причин. Первая и основная в том, что этому этапу в развитии флота очень мало внимания уделялось исследователями. Из художественных произведений на память приходит кинофильм «Увольнение на берег» с Высоцким и Прыгуновым в главных ролях. Запомнился фильм «Командир корабля», вышедший на экраны в 1954 году, и низкопробный роман «Матросы», написанный Аркадием Первенцевым в 1961 году.
К фильму «Командир корабля» у меня отношение особое: все эпизоды, связанные с выходом кораблей в море, были сняты с борта БТЩ № 254, которым командовал мой отец, в ту пору капитан 3 ранга. Поскольку борт тральщика служил своеобразной съемочной площадкой, отец имел возможность пообщаться со многими известными актерами той поры, а те, в свою очередь, могли реально оценить службу черноморских моряков. Кстати, фильм по всем признакам, – отличный, и не только по меркам середины 50-х годов. В отличие от фильмов, создатели которых подметили и мастерски запечатлели обстановку и дух флота послевоенной эпохи, выдуманные и выхолощенные персонажи романа «Матросы» вызвали удивление, граничащее с возмущением у читателей, знакомых с условиями службы на флоте в те годы.
За неполное десятилетие троцкист по духу и воинствующий «образованец» по методам управления страной, Никита Хрущев под видом реформ инициировал тяжелейший продовольственный кризис, решительно разрушал армейские и флотские структуры, изгоняя из вооруженных сил не только заслуженных, прошедших тяжелейшую войну ветеранов, но и молодых офицеров, только начинавших службу. Это было целое поколение людей, которые по боевым и трудовым заслугам заслуживали лучшую долю, а были в одночасье отброшены со своими семьями на грань выживания.
Ветераны флота, в своих мемуарах, не считали этот период, достойным их бытописаний. Некоторые из них полагали, что время еще не пришло. Теперь, когда мы проводили в мир иной последних ветеранов черноморской эскадры, остается сожалеть, что многие из них так и не посчитали нужным оставить нам воспоминания о своей службе в послевоенный период. Много любопытной информации по службе на эскадре в первые послевоенные годы, мы находим в воспоминаниях Иосифа Абрамовича Чверткина, командовавшего в этот период дивизионом эскадренных миноносцев, Гвардейским крейсером «Красный Крым», крейсерами «Куйбышев» и «Ворошилов».
В воспоминаниях Александра Никифоровича Коротеева имеются главы, посвященные периоду командования эскадрой адмирала Василия Филипповича Чалого.
Добрую память, написав содержательные воспоминания, оставил о себе бывший начальник Противолодочного факультета ЧВВМУ Илья Петрович Журавлев, служивший в годы войны боцманом на торпедном катере, а затем, с 1951-го по 1960 годы, – офицером на кораблях эскадры.
Взяв за основу воспоминания этих ветеранов, я не стал заморачиваться на специфике боевой подготовки отдельных кораблей и соединений эскадры в исследуемый период, а дал описание основных событий, как мозаику из отдельных эпизодов, дополняя эту событийную канву характеристиками руководителей и наиболее заметных участников тех событий.
Я уже отмечал, что в качестве базового материала для описания первого послевоенного пятилетия эскадры я использовал воспоминания Иосифа Абрамовича Чверткина. Для начала стоило бы уточнить годы службы Иосифа Абрамовича на кораблях эскадры и степень его участия в боевых действиях. Это, на мой взгляд, немаловажный вопрос, потому как, анализируя воспоминания других ветеранов эскадры, мы выясняем, что, не каждый из них обладал потребным для описания объемом информации.
К примеру, весьма уважаемый на флоте адмирал Михаил Чинчарадзе с начала войны и до февраля 1944 года служил на линкоре «Парижская коммуна» в должности старшего помощника командира. За эти три военных года на линкоре сменились три командира, а сам линкор успел сменить трех свое название на «Севастополь». Нам же предстоит «приподнять» информацию по всей Черноморской эскадре, потому мы обратились к воспоминаниям отставного капитана 1 ранга Иосифа Чверткина успевшего послужить старпомом на «Ворошилове» и покомандовать эскадренными миноносцами «Свободный», «Железняков» и дивизионом миноносцев. Более того, в первые послевоенные годы Чверткину пришлось командовать гвардейским крейсером «Красный Крым» и, опять-таки, крейсером «Ворошилов».
Уже только поэтому воспоминания о годах службы Иосифа Чверткина представляют особый интерес и могут быть использованы в ходе нашего исследования. Природные способности, высокий уровень академической подготовки и богатый опыт службы в Главном морском штабе заметно выделяли Иосифа Чверткина среди командиров кораблей и офицеров штабов соединений эскадры.
Начать следует с того, что Иосиф Чверткин в своем «звездном выпуске» из училища 1931 года, был шестым по успеваемости. При том, что Сергей Горшков (успешной карьере которого Иосиф Абрамович, не скрывая, завидовал), окончил училище по всем показателям вторым.
Служебный старт Иосифа Чверткина был достоин высокой оценки. В кратчайшие сроки выпускник училища успешное освоил заведование на линейном корабле, образцово нес дежурную и вахтенную службу, умело и с большим желанием начал работать с личным составом. Более того, исполняя обязанности командира башни главного калибра, молодой офицер подготовился и сдал зачеты на допуск к исполнению обязанностей младшего штурмана линкора. По признанию экзаменаторов, уровень его штурманской подготовки соответствовал выпускнику специальных офицерских классов по штурманской специальности. Но и этот уровень морской подготовки не удовлетворил Чверткина, он добивается направления на специальные курсы, готовящие офицеров флотской разведки. И это его стремление, можно было бы одобрить, если не учитывать особый характер его поведения.
С первого же дня службы на корабле Иосиф Абрамович проявил себя как агрессивный умник, с непомерными амбициями. Уже это качество предполагало большие сомнения в его профессиональной пригодности в специфических условиях корабельной службы. Когда же проявилась его диссидентская натура, можно было ставить жирный крест на его еще не начавшейся карьере морского офицера. Таких как он во все времена, мягко сказать, не приветствовали на флоте, а в случаях, когда такой «товарищ» агрессивно реагировал на советы коллег по службе, то таким настоятельно рекомендовали сменить место службы. И напрасно Чверткин с явным сарказмом цитировал фразу, многократно повторяемую Сергеем Георгиевичем Горшковым: «Мне нужны исполнительные офицеры», при том, что сам Иосиф Чверткин, получая приказы, на всякий случай, «включал мозги». При этом, Иосиф Абрамович был убежден, что в основе негативного отношения к нему политработников и части сослуживцев был махровом бытовой антисемитизм. Но он только отчасти был прав: при аналогичных жизненных и служебных установках примерно такое же отношение ожидало бы офицера любой национальности от татарина, до армянина, не исключая русских и украинцев. Яркое доказательство тому – блестящая карьера ближайшего друга и сослуживца Иосифа Чверткина – Оскара Жуковского, которому ничуть не помешало его еврейское происхождение.
Между тем, успешно пройдя обучение на разведывательных курсах Военно-морского флота, Иосиф Чверткин был направлен для дальнейшего прохождения службы в разведывательный отдел Черноморского флота. Кстати, учеба на таких курсах была полезна и тем офицерам, что продолжили службу на командных и штабных должностях, напрямую не связанных с разведывательной деятельностью. Не все знают о том, что в свое время обучение на курсах разведки ВМФ прошел капитан-лейтенант Масорин, что в последующем не помешало ему стать Главнокомандующим Военно-морским флотом.
Период службы Чверткина в разведывательном отделе штаба Черноморского флота изобилует любопытными событиями и достоин особого описания и анализа, что не вписывается в планы нашего исследования.
Не меняя своих жизненных установок при службе в разведке флота, и проявив при этом свои природные дарования, Иосиф Абрамович поступает на командный факультет Военно-морской академии. Кстати, в составе учебной группы в академии из четырнадцати слушателей четверо были евреями, что не вяжется с утверждением Чверткина о глобальном юдофобстве той поры. Так, в группе обучались: Наум Теумин, Самуил Сапожников, Оскар Жуковский и наш уважаемый Иосиф Чверткин.
Характеристики однокашников Чверткина по ВМА,
служивших на Черноморской эскадре
Из однокашников по академии в рамки нашего исследования попадают Оскар Жуковский, старший впоследствии начальником оперативного отдела штаба Черноморского флота, и Самуил Сапожников, в 1947-1948 годах служивший заместителем начальника тыла Черноморского флота. Был еще один «однокашник» по академии – Иван Смоленов, который возглавлял комиссию по проверке уровня боевой подготовки крейсера «Ворошилов», на котором в 1940-м году Иосиф Чверткин служил старшим помощником командира. С этого эпизода мы и начнем анализ обстановки на Черноморской эскадре с момента ее образования в 1939 году.
И так, Иван Георгиевич Смоленов.
Из воспоминаний Чверткина: «…я решил преодолеть отвращение, которое я всегда испытывал по отношению в Ване Смоленову, и уделить ему в своих воспоминаниях столько внимания, сколько получится. Ваня Смоленов был маленького роста, плотный, широкие плечи сутулились, большая голова без признаков шеи плотно сидела на плечах и поворачивалась только вместе с туловищем, большие надбровья и густые кустистые брови почти совершенно закрывали глаза. Складывалось впечатление, что он тщательно прячет свои глаза от посторонних взглядов, как будто они хранили секрет, о котором никто не должен был знать. К этому «портрету» необходимо добавить, что у него были длинные руки и несоразмерно большие кисти рук с короткими пальцами, покрытыми неопределенного цвета шерстью…».
По словесному портрету, данному Чверткиным, у Смоленова были все признаки вырожденца: «…Ходил он медленно, важно, никогда, никому не уступал дорогу, при встречах еле удостаивал знакомых приветствием. Основная видимая его деятельность протекала не в классах, а на партийных собраниях, где он выступал как «корифей». Ему было кому подражать. Какой бы вопрос не обсуждался на партсобраниях, Ваня выступал первым, или одним из первых, и старался своим выступлением определить весь ход обсуждения, задать партсобранию тон. Выступал он почти всегда с места, медленно привставал, опирался кулаками о стол и начинал всегда стереотипной фразой: «Товарищи, партия насучит, что надо проявлять максимальную бдительность, помнить, что среди нас находятся не выявленные враги народа, и нам необходимы наше партийное чутье и настороженная бдительность, чтобы обнаружить малейшее отклонение вправо или влево от генеральной линии партии». После этой многообещающей преамбулы он переходил к конкретным вопросам повестки дня. Особенно проявлялись его бдительность и непримиримость при разбирательстве очередной жертвы. К своим выступлениям он тщательно готовился, у них существовал даже «подпольный» штаб в составе Цыпановича, Соловьева и других. Они знакомились с компрометирующим материалом и распределяли обязанности. Если Смоленов начинал с того, «чему учит партия», то Соловьев вскидывал руку вперед и вверх (знакомый жест!) и эффектно вскрикивал: «Он политический хамелеон!».
Удивительно, как действовали на психику людей объединенные преступным сговором выступления этих политических гангстеров. Все их боялись. Мне кажется, что Смоленова боялся сам Цыпанович – он, безусловно, знал все о Смоленове и, хотя, Цыпанович и сам являлся информатором по должности секретаря партийного бюро, но он все же опасался Смоленова. Видимо, у Смоленова возможности вредить были значительно большие, чем у Васи Ципановича.
Учился Цыпанович на круглые тройки. Как и Андрюша Поддубный в училище Смоленов никогда не получал балла выше тройки, за исключением, разумеется, «Краткого курса». Здесь он получал четверку, из уважения, по-видимому, к его «полезной» политической деятельности. Когда пришла пора послать наших лучших представителей в борющуюся Испанию, то первыми кандидатами были, естественно, Смоленов и Цыпанович… Когда Ваня Смоленов вернулся из Испании, ему объявили полный бойкот, никто не хотел брать его к себе на работу, и Ваня пришел ко мне за помощью. Он знал, что начальник Управления боевой подготовки Юрий Федорович Ралль прекрасно ко мне относится и не откажет. Мне страшно не хотелось вмешиваться в судьбу Вани Смоленова, тем более просить за этого поганца в то страшное время. К тому же я еще не успел забыть его зловещую роль при исключении меня из партии, он тогда говорил обо мне такие гадости, что любой бы суд оправдал бы меня, если бы я убил за это. Когда мне вернули партбилет, то Ваня, не только не извинился, но и был единственный, кто не поздравил меня с этим, но и продолжал слать возмущенные письма во все партийные инстанции с требованием не восстанавливать меня в партии.
Я все это хорошо помнил, и все же пошел к Раллю просить за него, показав себя полным дураком. Юрий Федорович мне тогда сказал: «Иосиф, я не понимаю Ваших мотивов, но Вы, наверно, все обдумали. На Вашем месте я не стал бы просить за этого паршивца, но раз ВЫ просите, я что помогу». Я тогда еще не знал, что за несколько дней до этого, на имя начальника ГМШ адмирала Галлера поступил донос за подписью того же Вани Смоленова, в котором последний обвинял меня во всех смертных грехах и требовал удаления меня из штаба. Ралля тоже пришлось привлечь к разбирательству этого доноса. Все дали обо мне хорошие отзывы, в которых сам Галлер едва ли нуждался: он был обо мне прекрасного мнения. Возможно, что Самуил Сапожников знал об этом инциденте, поэтому мое глупое ходатайство за этого подонка так возмутило его. К счастью, мне вскоре удалось уйти из штаба и поехать служить на Черное море, но это не избавило меня от Вани Смоленова.
В начале 1940 года крейсер «Ворошилов» прибыл в Севастополь из гарантийного ремонта в Николаеве, и мы приступили к такой интенсивной подготовке, что к осени того же года крейсер вышел на первое место по всем флотам. На трубах корабля и его надстройках не хватало мест для красных звезд, которыми отмечались успехи по различным видам боевой подготовки. И в это время в Севастополь прибыла многочисленная инспекция Управления боевой подготовки из ГМШ, чтобы проверить результаты в военной подготовке кораблей. Невозможно представить мое удивление и возмущение, когда я узнал, что председателем комиссии по «Ворошилову» назначен мой «друг» Ваня Смоленов. Но возмущаться мне было не к лицу: ведь Ваня был моим «однокашником» и было бы несправедливо желать, чтобы его послали на другой корабль, и я был готов с достоинством перенести возмездие судьбы. Но этого достоинства мне как раз и не хватило, когда меня ознакомили с результатами проверки. В акте было столько дерьма, сколько могло вместиться в такой дерьмовой голове, как у Вани Смоленова. Меня, разумеется, пригласили на комиссию, и один из клерков зачитал акт. Выслушав результаты проверки, я возмутился и так рассвирепел, что поставил под сомнение компетентность комиссии и особенно компетентность Смоленова. Я назвал его тупым дураком, а в отношении акта я сказал, что на него «…надо насрать и выкинуть в мусорный рукав». Разгорелся скандал, о котором долго не могли забыть на флоте. Я поставил под сомнение компетентность комиссии, а они поставили под сомнение заслуженные успехи корабля и поставили вопрос о лишении корабля звания «Лучший корабль Военно-морских сил».
В разбирательство были втянуты отделы штаба флота и эскадры, а также многочисленные представители Управления боевой подготовки ГМШ. Если бы не вопросы престижа флота, то со мной расправились бы беспощадно, но все ограничилось тем, что при распределении наград всем вручили золотые часы, даже замполиту, которого недавно назначили, и он успел пробыть на корабле всего несколько недель. А меня через месяц пригласили в штаб флота и вручили простые часы... Перед своим отъездом Ваня Смоленов зашел в мою каюту и, пытаясь объясниться со мной, что-то бормотал о том, что долг превыше личных чувств и прочее, но я не стал его выслушивать, и, назвав неблагодарной собакой, прогнал из каюты. Через много лет я узнал, что перед своим отъездом из Севастополя Ваня имел доверительную беседу с начальником политуправления Филаретовым, с которым быстро нашел общий язык. Информация, полученная от Смоленова, пригодилась Филаретову при появлении идеи о моем разжаловании в первые дни войны…».
Практически на все вопросы по этому «выродку» Смоленову, мы находим ответы в послужном списке, хранящемся в архиве флота.
Смоленов Иван Георгиевич, капитан 2 ранга.
Родился в 1900 году в рабочей семье. Русский. В Красной армии с августа 1918 года. С августа 1918 года служил красноармейцем в погранвойсках 2-го округа, затем с февраля по декабрь 1919 года – в 3-м батальоне войск внутренней охраны Тулы, что, кстати, позволило числить его участником Гражданской войны. С декабря 1919 года по июнь 1920 года служил в органах Внутренних дел, участвовал в рейдах ЧОНовских отрядов.
Повторно в Красной армии с июня 1920 года. Такое явление прослеживалось повсеместно. Призыву подлежали юноши, достигшие 21-го года, не зависимо от их предыдущей работы, или службы.
Окончил Тульские оружейные технические курсы (учился с июня 1920 года по август 1921 года). В Военно-морском флоте с августа 1920 года. С августа 1920 года служил краснофлотцем в школе подводного плавания в Ленинграде, с февраля 1922 года – в школе рулевых и сигнальщиков Балтийского флота, с мая 1922 года – краснофлотцем-рулевым на посыльном судне «Ижора» финско-ладожской флотилии. Окончил политкурсы РККФ училища им. Рошаля (учился с июня 1922 года по сентябрь 1923 года).
Служил в Архангельске: с сентября 1923 года был «ответственным организатором партийной работы» в Управлении безопасности кораблевождения, с октября 1923 года – комиссаром в том же Управлении, с декабря 1924 года – комиссаром на гидрографическом судне «Мезень», с мая 1925 года – комиссаром на тральщике № 21 («Кола»). Стоит обратить внимание, что по своей службе Иван Смоленов замыкался на политотдел, инструктором которого служил политрук Филипп Иванов, ставший Октябрьским. Окончил параллельные курсы Военно-морского училища им. М.В. Фрунзе (учился с ноября 1925 года по сентябрь 1928 года). Учебу, опять-таки, проходил в одной учебной группе с Филиппом Октябрьским.
Служил на Балтийском флоте: с сентября 1928 года был старшим помощником командира посыльного судна «Абрек» бригады подплава, с мая 1929 года старшим помощником командира эсминца «Энгельс» бригады эсминцев Балтийского флота. С таких должностей направляли на курсы командиров эскадренных миноносцев, и то, что Смоленов был направлен на курсы связистов, просматривается желание командования бригады любыми средствами избавиться от неспособного к службе офицера.
Окончил Специальные курсы усовершенствования командного состава по связи (учился с октября 1930 года по май 1931 года). И, опять-таки, типовая ситуация: откуда направили офицера на учебу – туда его и «вернули»… С мая 1931 года по март 1932 года служил связистом 2-го дивизиона эсминцев Балтийского флота.
В очередной раз, пытаясь избавиться от Смоленова, командование бригады эскадренных миноносцев Балтийского флота, направило его на Дальний Восток. С марта 1932 года по ноябрь 1934 года Смоленов служил помощником начальника связи штаба Амурской флотилии. Не сложно себе представить каким специалистом по связи был Иван Смоленов, и, тем не менее, с этой должности он был направлен на учебу в Военно-морскую академию.
Опять-таки, не направляли офицеров-связистов на командный факультет военно-морской академии, но для Смоленова сделали особое исключение.
В ноябре 1934 года Иван Смоленов стал слушателем Военно-морской академии им. К.Е. Ворошилова. Участвовал в национально-революционной войне в Испании в 1937 году. Нужно было быть редкостным недоумком, чтобы, исполняя обязанности военного советника на республиканском флоте, не получить более высокой награды чем орден Красной Звезды. После возвращения из Испании продолжал служить в ВМФ. Присвоено звание капитан-лейтенанта.
Окончил Военно-морскую академию им. К.Е. Ворошилова (с перерывом на командировку в Испанию, учился с ноября 1934 года по 9 мая 1939 года). С 9 мая 1939 года служил инспектором Управления боевой подготовки ВМФ, с 4 декабря 1939 года – старшим инспектором 4-го отделения 1-го отдела Управления боевой подготовки ВМФ. С 28 июня 1941 года находился в распоряжении Народного комиссариата ВМФ.
С 25 октября 1941 года был старшим инспектором 1-го отдела Управления боевой подготовки ВМФ, с 31 марта 1942 года – начальником инспекции по формированию в Управлении подготовки и комплектации ВМФ. Присвоено воинское звание «капитан 2 ранга».
Тот факт, что в марте 1943 года Смоленов из Главного штаба ВМФ был откомандирован в распоряжение командующего Беломорской военной флотилии, говорит о том, что в очередной раз его убрали, что называется, с глаз – долой. Части Беломорской флотилии в течение всей войны привлекались исключительно для вспомогательных действий по обеспечению Северного морского пути, практически не участвуя в военных действиях. С 16 марта 1943 года Смоленов был начальником штаба бригады траления, с 17 марта 1944 года – начальником 2-го отдела боевой подготовки штаба флотилии, с 20 апреля 1944 года до конца войны был заместителем начальника штаба по боевой подготовке, начальником отдела боевой подготовки штаба флота.
За время службы был награжден: орденом Красного Знамени (03.11.1944) и орденом Ленина (30.04.1945), за выслугу лет в офицерских должностях, орденом Красной Звезды (11.11.1937) за работу в качестве советника в республиканской Испании. По всему выходит, что за весь период войны Смоленов получил единственную награду – орден Отечественной войны 2-й степени (31.12.1944). Медали «ХХ лет РККА» (1938), «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Германией».
Судя по всему, звание капитана 2 ранга стало вершиной военной карьеры этого питекантропа в человеческом обличии. И очень похоже, что Смоленов был уволен в запас сразу же после окончания войны.
Иосиф Чверткин, работая над рукописью воспоминаний, даже по истечению полувека, очень печалился, что свои воспоминания о Сапожникове и Жуковском он поместил сразу же за Смоленовым.
Откровенно сочувствуя Иосифу Абрамовичу, не станем изменять принятую им последовательность изложения.
Переходим к следующему однокласснику И. Чверткина:
Сапожников Самуил Григорьевич
«…С Сапожниковым я впервые познакомился в академии. Он был небольшого роста, приземистый крепыш, с черными грузинскими усиками и большими карими глазами. Его отличали невозмутимое спокойствие и большое добродушие. Его неподкупная честность и принципиальность ни у кого не вызывали сомнения, и наша группа постоянно выбирала его секретарем партийного бюро. У нас в группе, на факультете и во всей Академии Самуил пользовался непререкаемым авторитетом. Тем не менее, это обстоятельство не помешало не утвердить его кандидатуру для поездки в Кронштадт на встречу со «сталинским» наркомом. Впрочем, из четырех евреев, учившихся в нашей группе, в Кронштадт не поехал ни один, и я в том числе.
Сапожников не принадлежал к числу моих друзей, потому что он был старше меня, у меня не было с ним общих интересов и точек соприкосновения, но он относился ко мне исключительно хорошо, внимательно, и даже покровительственно, а мне последнее никогда не нравилось. …Он всегда предупреждал меня об опасности. Так, он первый, еще до того, как я сам разобрался, предупредил меня относительно Соловьева. Самуил знал мою слабость насчет «языка» и однажды в коридоре, мимоходом, сказал: «Берегись Соловьева, он опасный человек, избегай его и не трепись в его присутствии». Значение этого предупреждения я понял, когда исключали из партии начальника кафедры политэкономии Вознесенского, а также и многочисленных других товарищей, в том числе и меня. В другой раз, когда он заметил, что я несколько раз общался с Ваней Смоленовым, – помогаю ему делать уроки, а также, подначиваю его, Самуил встревожился не на шутку и предупредил меня, что Ваня профессиональный «стукач»… Я и сейчас затрудняюсь сказать, что лежало в основе хорошего отношения Сапожникова ко мне и его забот обо мне, неустанных и эффективных. Может быть – мое еврейское происхождение? Но и Оскар Жуковский и Наум Теумин тоже были евреями. Впрочем, Оскар не нуждался в заботе, а Теумин был ярко выраженным партийным работником, и партийные шоры мешали ему смотреть по сторонам, он видел только генеральную линию партии и, в перспективе, только победу социализма во всем мире. Поэтому Самуил всегда был сдержан с Наумом. После окончания академии Сапожникова тоже направили в ГМШ, его назначили в управление боевой подготовки, которое находилось на другом этаже, во флигеле, и мы с ним очень редко виделись. Основная встреча произошла при назначении Вани Смоленова в ГМШ. Дело в том, что после возвращения из Испании, его никто не хотел брать к себе на работу, ему объявили полный бойкот».
С учетом того, что я не достиг того возраста, в котором писал воспоминания Чверткин, и еще способен избегать повторов при изложении, или «копировании» материалов, как в последнем случае, «…когда Сапожников узнал, что Смоленова назначили в Управление боевой подготовки по моей просьбе, он прибежал ко мне, обеспокоенный и возмущенный моим поступком, и между нами произошел следующий обмен мнениями. «Как ты мог просить за этого негодяя?» – спросил Самуил. «Но он обратился ко мне за помощью, и я не смог ему отказать». «Разве ты не понимаешь, что таким как Смоленов помогать нельзя?»… По твоей просьбе к нам назначили змею подколодную, он хуже змеи, потому что у змеи совести больше, она первая не нападет. А твой Смоленов не будет ждать, чтобы его обидели, а продаст всех и раньше всех тебя, Иосиф. Я думал, что ты лучше разбираешься в людях, а он самый последний подонок». Мне осталось только признаться в своей ошибке и обещать исправиться…».
«…У меня не было возможности получить достоверную информацию о дальнейшей службе Сапожникова. В 1942 году Сережа Воробьев командовал Волжской военной флотилией. Сапожников был у него начальником штаба.
Встретились с Самуилом уже после войны, когда я командовал крейсером «Ворошилов», а его назначили заместителем начальника тыла флота и присвоили звание контр-адмирала (?). Я обратил внимание, что Самуил очень близко сошелся с начальником продовольственной службы отдела тыла Клеткиным Григорием Харитоновичем, тоже отличным человеком и моим другом. Клеткин был умнее, прозорливее и лучше меня, поэтому он сразу оценил Сапожникова по достоинству, не то, что я, с таким опозданием. В ту зиму с 1947 на 1948 год и всю весну я часто заходил к Сапожникову в тыл флота. К тому времени Михаила Захаровича Куманина, начальника тыла, перевели в Москву начальником тыла Военно-морских сил, а с новым начальником тыла генералом Малаховым Самуил не очень ладил, тот явно придирался к Сапожникову. Был знаменитый 1948 год. Но даже с контр-адмиралами не церемонились, если они еврейской национальности.
…Узнав об освобождении меня от должности командира «Ворошилова», Самуил сразу же приехал ко мне домой. Он подробно расспрашивал меня обо всех обстоятельствах, даже таких, каким я лично не придавал значения, и в заключение Самуил пришел к выводу, что начальником политотдела эскадры, с разрешения, конечно, политуправления флота, по отношению ко мне был проведен ряд продуманных и хорошо подготовленных провокаций, закончившихся моим снятием с должности… Да, потребовалось сорок лет для получения массы дополнительной информации об этом периоде и об этих событиях, чтобы я понял, насколько был прав мой дорогой друг Самуил Сапожников, который в массе второстепенных и малозначимых фактов сумел выделить главное и прийти к выводу о наличии провокации.
Вскоре после того, как меня освободили от должности командира, а затем перевели в Ленинград в институт, Сапожникова тоже освободили от должности и уволили в запас… Но до этого мы еще несколько раз встречались, это была его идея, чтобы я ехал в Москву и обратился в ЦК… Сапожников и Клеткин сами придумали себе командировку в Москву, поехали на несколько дней раньше, сняли большой номер в гостинице «Москва», встретили меня на вокзале, проинструктировали как себя вести в ЦК, и с нетерпением ожидали результатов…»
Вот вам пример настоящей, эффективной еврейской солидарности. В этом отношении евреи достойны всяческих похвал!
«…Под их влиянием я написал письмо Сталину. Сапожников был против этого, но не настаивал, он не хотел меня отговаривать. …Что касается реплики Дроздова о том, что «Русскими крейсерами должны командовать русские командиры», то мои друзья правильно ее истолковали в том смысле, что и их судьба вскоре будет решена наподобие моей, и они не ошиблись.
С переездом в Ленинград я Самуила больше не видел. Он вскоре вышел в запас, и я в течение нескольких лет о нем ничего не слышал, но потом Наум Теумин сообщил, что Сапожников скончался. Это была большая и тяжелая утрата для меня…»
Для уточнения последнего фрагмента воспоминаний Иосифа Чверткина, приводу выписку из официального послужного списка на Сапожникова.
Сапожников Самуил Григорьевич родился в городе Сызрани Ульяновской области в 1903 году. В послужной карте офицера указано, что он был рабочим (слесарем), происхождением из мещан. В 1923 году юноша окончил рабфак и 15 октября 1923 года стал курсантом подготовительного курса Военно-морского училища, 3 сентября 1924 года был принят в Военно-морское училище. После окончания училища в 1927 году назначен помощником вахтенного начальника, с 1927года – вахтенный начальник линейного корабля «Марат». С 1929 года – помощник начальника 1-го отдела, в 1931 году – помощник начальника 2-го сектора 1-го отдела, с 1934 года заместитель начальника и врид начальника отдела боевой подготовки штаба Балтийского флота. С декабря 1934 года Сапожников – слушатель Военно-морской академии. В 1936 году ему присвоили звание капитан-лейтенанта. В 1938 году окончил академию с дипломом II степени и был оставлен адъюнктом на кафедре Боевой подготовки. 1938 году награжден орденом Красного Знамени. В 1939 году – присвоено звание капитана 2 ранга.
После академии Сапожникова в 1939 году назначили исполняющим должность заместителя начальника управления боевой подготовки ВМФ СССР. 29 июля 1939 года он стал заместителем начальника Управления боевой подготовки РК ВМФ, 30 ноября 1940 года – капитаном 1 ранга. 17 июля 1941 года его назначили начальником штаба Учебного отряда кораблей на реке Волге. Начальник Управления Боевой подготовки ГШ ВМФ, предпринял попытку вернуть Сапожникова в Главный Морской штаб. Приказом Наркома обороны от 9 сентября его вновь назначили заместителем начальника Управления боевой подготовки, но 24 сентября этот пункт приказа был отменен.
27 октября Учебный отряд кораблей на Волге был переименован в Волжскую военную флотилию. Первым командующим флотилией с 28 октября по 10 ноября являлся капитан 1 ранга С.Г. Сапожников, пока его не сменил контр-адмирал С.М. Воробьев. Сапожников стал начальником штаба флотилии и занимал эту должность с 10 ноября по 7 декабря 1941 года (удивительно, но фотографии С. Сапжникова не удалось найти даже на таком обширном ресурсе как «Волжская военная флотилия. – Б.Н.).
6 декабря Сапожникова назначили начальником штаба 3-й бригады речных кораблей Волжской военной флотилии, 28 января 1942 года – начальником штаба 1-й бригады речных кораблей. 12 февраля 1942 года капитана 1 ранга Сапожникова стал начальником Управления подготовки и комплектования ВМФ. По невыясненным до конца причинам, 29 ноября 1944 года капитана 1 ранга Сапожникова назначили начальником отдела подготовки и комплектования Черноморского флота. Очень похоже, что это назначение было связано с выполнением задач по обеспечению личным составом Дунайской военной флотилией, и формированию экипажей кораблей и частей морской пехоты для Северного и Балтийского флотов.
В 1947 году Сапожникова назначили первым заместителем начальника тыла Черноморского флота, в 1949 году – начальником тыла 7-го ВМФ. 1 ноября 1951 года он был отстранен от занимаемой должности и направлен в распоряжение Управления кадров ВМС. 26 декабря 1951 года его назначили начальником учебной части военно-морского факультета Высшей военной академии имени К.Е. Ворошилова. 17 января 1953 года Сапожникова перевели заместителем начальника артиллерийского факультета по учебно-строевой части 2-го Балтийского высшего ВМУ. 10 марта его зачислили на особый учет Управления кадров ВМС, как находящегося под следствием с 26 февраля, но уже 29 апреля главком ВМС отменил этот пункт приказа.
В своих воспоминаниях Чверткин указывал, что в 1948 году Самуил Сапожников имел звание контр-адмирала. Этот факт не подтверждается официальным послужным списком Самуила Григорьевича. Скорее всего, путаница вызвана тем, что должностная категория заместителя начальника тыла флота в тот период соответствовала званию контр-адмирала. Но это еще не факт, что Сапожникову было присвоено это звание.
5 сентября 1953 года Сапожникова уволили в запас по болезни с правом ношения военной формы. Сапожников был награжден за выслугу лет орденом Ленина (1949), орденами Красного Знамени (1938, 1944, 1944), Красной Звезды (1943),) 22 августа 1945 года Самуил Григорьевич был награждён орденом Отечественной Войны I степени за подготовку и комплектование рядовым и старшинским составом кораблей Черноморского флота, участвовавших в операциях по освобождению Болгарии и Румынии.
Жуковский Оскар Соломонович
Из воспоминаний Иосифа Чверткина: «…К началу занятий в училище Оскару исполнился 21 год, он был на три года моложе меня. Я думаю, что он пришел в училище со второго, или третьего курса какого-то института, так что в начале учебы он здорово превосходил меня в знаниях.
У него был острый цепкий ум и очень хорошая память. Способности Оскара в наибольшей степени проявились в его деятельности на должности начальника оперативного отдела (эту должность до него занимал Боголепов), а затем и начальника оперативного Управления.
В училище мы с Оскаром не дружили, мы относились друг к другу хорошо, но не были близки, как, например, наша черноморская группа. Меня прикрепили к отстающим в нашем классе Косте Слотинскому, Андрюше Поддубному и другим, но в интеллектуальном отношении, я, конечно, много терял в их обществе, а Оскар был ленинградец, он жил здесь, здесь жили его родители, здесь были его друзья по институту, он закончил нормальную среднюю школу, так что его жизнь в Ленинграде была, конечно, более содержательней и богаче моей…. Поэтому, может быть, Оскару не совсем интересно было дружить с таким отсталым человеком. Но я никому и ни в чем не уступал, ни в способностях, ни в силе характера, ни в успехах в учебе. Я помню, Оскар делал попытки сблизиться со мной, но у нас были настолько разные интересы в Училище, что из этих попыток ничего не вышло.
У Оскара в Ленинграде был обширный круг знакомых. Так, в Училище часто устраивались вечера, на которых выступали известные артисты. Нам было известно, что некоторые из приезжавших знаменитостей были знакомыми или друзьями Оскара. Так, например, у нас несколько раз выступала знаменитая и совершенно очаровательная балерина, тогда еще очень молодая Марина Семенова. Приезжала Марина к нам по просьбе Оскара. Возможно, они были знакомы со школы, или были соседями, не важно. Мне было известно, что Оскар поддерживал с ней дружеские отношения в течение всей жизни Марины, даже когда она переехала в Москву. Мне тоже посчастливилось в 1930 году наблюдать Марину Семенову в ее частной жизни. Как-то летом меня пригласил в гости Жора Светлов, он жил в Павловске и меня попросили катать на шлюпке группу гостей. Там были Алексей Толстой, знаменитый и очень мною любимый певец Печковский, престарелая драматическая актриса, кажется, это была Книппер-Чехова и прелестная Марина Семенова. Печковский и более старый Алексей Толстой наперебой ухаживали за совсем еще юной балериной, стараясь превзойти друг друга в остроумии и галантности.
В то время на заре нашей учебы в училище Оскар проявлял разносторонний интерес к другим видам военно-морских сил. Так, во время нашей практики в Ораниенбауме на авиационной базе Оскар проявил большую заинтересованность в авиационном деле, что близко сошелся с летчиками и, конечно, больше всех нас преуспел в этом деле. Впоследствии он старался служить в разных родах сил: на подводных лодках, в авиации, и даже на торпедных катерах. Я тогда не понимал этого, недооценивал, это было в высшей степени разумно и очень пригодилось Оскару на его посту начальника оперативного Управления штаба флота при планировании операций разных сил и согласовании их действий. С командующими разных соединений он разговаривал на их языке и применял их специфическую терминологию. Я не знаю ни одного такого разносторонне подготовленного оперативного работника ни до Оскара, ни после него. Нет ничего удивительного в том, что командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский так ценил Оскара. После окончания Училища нас обоих направили на Черное море, Оскар попросился на подводную лодку и там он в течение некоторого времени служил вместе с Илюшей Нестеровым. В академию Оскар пришел вполне подготовленным оперативным работником, и никто не удивлялся тому, что после окончания Академии его назначили начальником оперативного отдела штаба Северного флота.
В Военно-морскую академию Оскар поступил вместе со мной и Наумом Теуминым. Мы с Оскаром сидели в одной аудитории. Учился он очень хорошо, успевая в тех науках, где меня преследовали непрерывные неудачи и неприятности. Особенно хорошо ему удавались оперативное искусство и военно-морская история. Он даже сдружился с начальником кафедры оперативного искусства Белли, и тот выделил его с Женечкой Титовым на первое место по успеваемости… У Оскара хорошо шла штабная работа, но в этом плане я ему не уступал и вообще не уступал никому, потому что здесь применялись точные, логически построенные категории и формулировки, и начальник кафедры штабной работы Степанов (в будущем – начальник Главного морского штаба считал меня самым подготовленным и отразил это в своей характеристике, которую я получил с окончанием Академии. Чтобы не забыть, я расскажу об этом здесь: эту характеристику я не мог читать без слез, ну хоть сразу назначай меня начальником Главного морского штаба.
В Академии мы с Оскаром тоже не были близки. На наших отношениях сказалось то, что с Теуминым мы были рядом: и днем, и ночью в стенах Академии, а Оскар проживал в своей собственной квартире и по окончании занятий спешил домой. Но относились мы друг к другу в высшей степени лояльно и хорошо. Никогда не забуду мужественного поведения Оскара при исключении меня из партии, он голосовал против моего исключения… Надо было знать то время, когда это голосование проводилось. Это было страшное время, не проходило и ночи, чтобы кого-нибудь не забирали, и, как правило, близкие никогда больше не видели пострадавших. Достаточно было неудачно сказанного слова или намека на нелояльное к партии поведение, как сразу следовал донос, и черная карета увозила очередного «врага народа» и, как правило, навсегда. В этих условиях уклониться от общих настроений и действий коллектива было всегда сопряжено со страшной опасностью, так что простое, казалось бы, дело в обычных условиях, голосовать по справедливости, в то время представлялось героизмом.
После окончания Академии Оскара направили на Север, а меня назначили в ГШ в Москву. Но когда в конце 1939 года я добился, чтобы меня направили служить в Севастополь, то там я нашел Оскара на должности начальника оперативного отдела штаба Черноморского флота. Мы, конечно, встретились, и началась наша близкая дружба, которая продолжается и сейчас…».
Мог бы Иосиф Абрамович уточнить и тот факт, что Жуковского «освободили» от должности начальника оперативного отдела штаба Северного флота в ходе кампании по «перетряхиванию» штаба в связи со снятием с должности командующего – вице-адмирала Дрозда и последовавшим «укоренением» в должности командующего флотом контр-адмирала Арсения Головко.
«…Каждый раз, когда мне приходилось быть на берегу, я навещал Оскара в штабе флота и там я наблюдал, что он пользуется большим авторитетом, как у командования, так и у командиров частей и управлений. При этом Оскар держался предельно просто, не заносился с подчиненными и не лебезил перед старшими.
Пока мы учились в Училище, а затем и в Академии, среди наших друзей было мнение об Оскаре, как о человеке черством и эгоистичном. Во всяком случае, все были уверены, что у Оскара превалируют служебные вопросы, а в области личных чувств он довольно сух. Для меня было большим удовольствием убедиться в том, что это мнение сугубо ошибочное, свою мягкость и душевную теплоту он прикрывал напускным равнодушием и безразличием. В штабе у Оскара в подчинении служил Лисютин, он, кажется, был однокашником моего Левки в Училище. Когда у Лисютина дети заболели коклюшем, и врачи прописали им ежедневные прогулки по воздуху на высоте нескольких километров, то Оскар организовал для своего подчиненного эту процедуру, используя свое служебное положение. И вот, через какой-нибудь десяток лет, Оскара назначают в Академию заместителем начальника кафедры к этому Лисютину, и тот делал все, что в его силах, чтобы портить жизнь Оскару. Разные люди бывают на свете…».
Не будем с подачи Иосифа Абрамовича слишком строго судить вице-адмирала Лисютина. По самому пристрастному анализу доктор военно-морских наук, профессор Виктор Сергеевич Лисютин был признанным авторитетом в области стратегии и оперативного искусства Военно-морского флота. При анализе тех должностей, на которых служил Лисютин, несложно представить себе навыки и опыт, приобретенный им до той поры, как он стал начальником кафедры
Окончив ВМУ им. Фрунзе в 1933 году, он – младший прораб, гидрометеоролог, отдела УБЕКО Черного и Азовского морей (1933-1934), штурман ПЛ «Л-5» (1935-1936), и.д. флагштурмана 1-й БПЛ (1936-1937), командир ПЛ «Щ-206» 31-го ДПЛ (1938-1939), помощник начальника 1-го отделения 1-го (оперативного) отдела (1939-1940), командир-оператор того же отделения штаба ЧФ с августа 1940 года.
С января до апреля 1944 года – старший офицер-оператор 3-го отдела (Южный театр) Оперативного Управления ГМШ. По линии ГШ курировал боевую деятельность подводных лодок Черноморского флота в ходе Крымской наступательной операции. С апреля по октябрь 1944 года – флагманский специалист по ПЛ Оперативного Управления ГМШ. С октября 1944 по апрель 1945 года – начальник 1-го отделения отдела Подводного плавания Северного флота. В период действий флота по освобождению Заполярья возглавлял операции подводных лодок (любопытный факт – после окончания войны В. Лисютин продолжил службу на той же должности, с которой он начинал службу. – Б.Н.).
Заместитель начальника оперативного отдела – начальник оперативного-планового отделения Оперативного отдела штаба ЧФ (1945-1948). Начальник 2-го отдела ОУ Гл. штаба ВМС (1948-2.1950). Зам. начальника штаба, он же начальник оперативного отдела (2.1950-11.1951), начальник ОУ – 1-й зам. начальника штаба (1951-1955) 4-го ВМФ.
Зам. начальника кафедры стратегии и оперативного искусства (1957-1958), начальник той же кафедры (1958-1960), начальник кафедры оперативного искусства ВМФ командного факультета (1960-1972), зам. начальника ВМА – начальник командного факультета (1972-1973). Занимался вопросами обоснования развития советского ВМФ на этапе научно-технической революции, разрабатывал новые формы и способы решения оперативно-стратегических задач силами флота. С июня 1973 в запасе. Профессор кафедры ВМА.
Контр-адмирал (1954). Награжден орденом Ленина (1954), 2 орденами Красного Знамени (1944, 1950), Отечественной войны I ст. (1945, 1985), орденом Трудового Красного Знамени, Красной Звезды (1944), «Знак Почета», именным оружием (1962)...
А теперь оценим со слов Иосифа Чверткина боевую и послевоенную деятельность Оскара Жуковского.
«…Во время войны Оскар неотлучно находился при командующем флотом. При оставлении Севастополя, когда Октябрьский перебрался в Сухуми, за ним последовал Оскар, а начальник штаба Ванюша Елисеев с сентября 1941 года с большей частью штаба находился в Туапсе. Я упоминаю об этом для того, чтобы подчеркнуть, что при управлении боевыми операциями флота Оскар заменял почти весь штаб и начальника штаба в том числе…Через некоторое время Октябрьского сняли, сняли и Оскара. Я не знал тогда, почему это произошло, но сейчас-то я знаю причину этого безобразного явления. Все дело в неудавшейся операции по освобождению Новороссийска. Объясняется ситуация очень просто: из Москвы «посоветовали» назначить руководителем высадки этого дурака Басистого, и он запросто провалил Новороссийскую операцию. Из Москвы приехал маршал Жуков, чтобы разобраться, вызвал Октябрьского, а тот сообщил, что «болен» и не пришел по вызову. В этом причина того, что сняли командующего.
Возможно, что большие руководители не хотели признать виновными в неудачах самих себя, искали виновников среди исполнителей. Иногда это касалось таких «столпов отечества», как Октябрьский, которого послали после этого на Амурскую флотилию, Оскара же назначили старпомом на лидер «Харьков» к моему другу Петру Шевченко. Оскар часто жаловался мне, что ему совершенно несносно служить «под Петькой». После снятия Оскара на его место, то есть, начальником Оперативного Управления, назначили бывшего командира лидера «Харьков», этого бывшего писаря Пантюшу Мельникова, флот по его предложению предпринял несколько бессмысленных и бездарных операций, приведших в один день к потере трех миноносцев. В итоге, командующего флотом адмирала Владимирского сняли и вернули «сталинского командующего» Октябрьского, а вместе с ним вернулся и Оскар на пост начальника Оперативного Управления штаба флота. Но это случилось не сразу. После гибели трех эсминцев, а среди них был и лидер «Харьков», Оскару пришлось несколько месяцев пролежать в госпитале, после чего его назначили старпомом на крейсер «Красный Крым», где он пользовался уважением и непререкаемым авторитетом. Черноморский флот воспринял возвращение Октябрьского и Оскара Жуковского на прежние должности, как справедливое завершение этой истории. Оскар вновь занял свое место начальника Оперативного Управления штаба флота и стал наиболее надежным помощником Октябрьского в еще большей степени, чем раньше. У Октябрьского были начальники штаба: был Ванюша Елисеев, был Басистый, был и Пархоменко, но все они только занимали соответствующие должности, а настоящим начальником штаба и человеком, который планировал деятельность флота во время войны и в послевоенные годы, оставался всегда Оскар».
Вспоминая об Оскаре Жуковском, Иосиф Чверткин неоднократно говорит и о Пантелеймоне Мельникове... В последнем случае в разделе, посвященном Оскару Жуковскому, Иосиф Абрамович утверждал, что в трагической гибели трех кораблей 6 октября 1943 года в немалой степени были виновны разработчики «набеговой» операции во главе с начальником Оперативного Управления штаба флота капитаном 1 ранга Пантелеймоном Мельниковым. Чверткин презрительно (но не без оснований) называет Мельникова «писарем», а также числит за ним и другие грехи. Как, например, что, командуя лидером «Харьков» в операции под Констанцой 2 июня 1941 года, Мельников обязан был предпринять меры по оказанию помощи экипажу лидера «Москва», накрытого залпом береговой батареи, и тонущего на виду у экипажа лидера «Харьков».
Что нам известно о Пантелеймоне Мельникове, так основательно и печально отметившимся в истории Черноморской эскадры?
Мельников Пантелеймон Александрович
Согласно официальному послужному списку, Пантелеймон Александрович Мельников родился 26 ноября 1900 года в Севастополе, русский; вице-адмирал; в ВМФ с 1921 г.; член компартии с 1941 года.
Стоит обратить внимание на тот факт, что ни в одном из официально опубликованных документов, не указано социальное происхождение Пантелеймона Мельникова. Но мне удалось выяснить, что отцом Пантелеймона был… священник Мельников Александр Алексеевич, служивший законоучителем в севастопольской Портовой ремесленной школе, и проживавший по месту основного служения при Адмиралтейском Свято-Никольском соборе по адресу: Екатерининская, 7.
Кто бы сомневался в том, что юному «поповичу Пантюше» о карьере в военно-морском флоте и мечтать не стоило? Согласно тому же послужному списку – с сентября 1921 года по октябрь 1930 года Пантелеймон Мельников служил писарем, заведующим делопроизводством и помощником начальника строевого отдела Управления комплектования Морских Сил Черного Моря. Проходя службу на всех вышеперечисленных должностях, «Пантюша» имел практически неограниченные возможности «откорректировать» свою биографию, не особенно рискуя быть разоблаченным.
Судя по всему, родился Пантелеймон не в 1909, а в 1900 году и, по достижении призывного возраста был призван на службу – в мае 1921 года. Дату своего рождения он подделал при поступлении на параллельные классы ВМУ им. Фрунзе, в том числе, и потому что при поступлении на эти ублюдочные курсы действовали ограничения по возрасту. Еще один любопытный факт – на параллельные курсы при ВМУ направляли исключительно политработников, имевших солидный партийный стаж. Каким «боком» на учебу был направлен беспартийный старшина-сверхсрочник, стоило бы тоже уточнить. И вариантов здесь немного… Все сотрудники строевых отделов штабов находились под плотным контролем у чекистов. Не станем же мы утверждать, что в особом отделе, курировавшем штаб флота, служили полные идиоты? Наверняка, мелкие шалости «поповича Пантюши» со своим послужным списком, были использованы чекистами для его вербовки с перспективой продвижения по службе. Не вступая до 1941 года в партию, Пантелеймон Мельников не без основания опасался более тщательной проверки его «родословной» членами флотской партийной комиссии.
В 1932 году, после завершения учебы на параллельных классах, лейтенант Пантелеймон Мельников вернулся на Черноморский флот. С октября 1932 по ноябрь 1933 года служил командиром электро-навигационной группы крейсера «Красный Кавказ». В ноябре 1933 года он был направлен для учебы на СККС ВМС РККА по штурманской специальности, после окончания которых, в апреле 1934 года, его назначили штурманом на ПЛ «Сталинец». Вскоре, убедившись в его профессиональной непригодности как штурмана, перевели на ПЛ «Л-2», находившуюся в ремонте, а в ноябре того же 1934 года направили на повторное прохождение тех же курсов для штурманов подводных лодок, где он и проходил обучение до февраля 1935 года.
Командование бригады подводных лодок «вернуло» Пантюшу в распоряжение командира бригады крейсеров, и с марта 1935 года по декабрь 1936 года он служил штурманом на крейсере «Красный Кавказ». В декабре 1936 года был назначен командиром эскадренного миноносца «Шаумян», которым командовал, опять-таки, неполный год, приняв в августе 1937года дела старшего помощника на крейсере «Красный Кавказ», стоявшим в ремонте. С августа 1938 года до августа 1939 года он возглавлял экипаж крейсера «Ворошилов», строившегося в Николаеве.
Вот бы «повезло» Иосифу Чверткину, назначенному старшим помощником на этот крейсер, если бы он застал в должности командира Пантюшу!
В августе 1939 года Мельников принял лидер эскадренных миноносцев «Харьков», которым прокомандовал до июля 1942 года. С марта 1942 года он, оставаясь командиром «Харькова», исполнял обязанности командира 3-го дивизиона эскадренных миноносцев. В июле 1942 года Мельников передал командование лидером «Харьков» капитану 2 ранга Петру Шевченко. С июля 1942 по март 1943 года Пантелеймон Мельников командовал 1-м дивизионом эскадренных миноносцев.
С этой должности он был назначен Начальником Оперативного отдела и заместителем начальника штаба флота после отстранения от должности капитана 2 ранга Оскара Жуковского. Обратите внимание: на самую ответственную должность в звене планирования и управления боевой деятельностью флота назначается офицер, не только не имевший академического, но и не получивший регулярного военно-морского образования! Стоит ли удивляться тому, что при таком начальнике Оперативного отдела флот лишился трех самых ходовых своих кораблей в бессмысленной операции 6 октября 1943 года у берегов Крыма? Снятый с должности начальника Оперативного отдела в апреле 1944 года, капитан 1 ранга Пантелеймон Мельников был назначен командиром крейсера «Красный Крым», которым и прокомандовал до октября 1945 года. Вице-адмирал Сергей Горшков никогда бы не позволил Пантюше занять более высокую должность на Черноморской эскадре.
Между тем, в октябре 1945 года капитан 1 ранга Мельников был назначен… начальником штаба Балтийской эскадры! Мотив в назначении Пантелеймона Мельникова начальником штаба к адмиралу Льву Владимирскому мог быть только один – в очередной раз напомнить Льву Анатольевичу о той роли, которую сыграл Пантюша в трагической гибели трех кораблей в октябре 1943 года, надломившей карьеру адмиралу Владимирскому.
В ноябре 1947 года Пантелеймон Мельников поступает в Военно-морскую академию, и после ее окончания в ноябре 1950 года последовательно занимает должности: зам. начальника организационного управления (1950-1951), начальник Организационного управления – зам. начальника Главного организационного управления (1951-1953), начальник Главного организационного. Управления – заместитель начальника МГШ (1953); зам. начальника штаба по оргвопросам (1953), начальник Организационно-мобилизационного управления ГШ ВМС (1953-1954). Начальник штаба флота – первый заместитель Командующего ТОФ (1954-1956). Контр-адмирал (27.1.1951).
Нас не особо интересует период службы Мельникова на Балтике и в центральном аппарате ВМФ, фиксируем лишь тот факт, что с утверждением адмирала Сергея Горшкова в должности Главкома ВМФ, вице-адмирал Пантелеймон Мельников был «…освобожден от занимаемой должности начальника штаба Тихоокеанского флота и отозван в распоряжение ГК ВМФ»... Адмирал Горшков знал истинную цену Пантюше Мельникову, и не желая лишний раз рисковать своей репутацией, заменил его на Виктора Пархоменко, кстати, снятого с должности командующего Черноморским флотом после гибели линкора «Новороссийск». До увольнения в запас Пантелеймону Мельникову в масштабах ВМС поручались «роли второго плана» – зам. начальника ПВО ВМФ (1957-1961), начальник Вспомогательного флота (1961-1964) и одновременно Аварийно-спасательной службы ВМФ (с марта 1963).
С июля 1964 года он – в запасе по болезни. Орденом Ленина и одним из четырех орденов Красного Знамени Мельников был награжден за выслугу лет. За боевые заслуги – тремя орденами Красного Знамени (1942, 1943, 1944), орденом Ушакова II степени (1945), Красной Звезды (1938), медалями, именным оружием (1959).
Умер в 1980 году и был похоронен на Введенском кладбище...
После ознакомления со служебной деятельностью Пантелеймона Мельникова, самое время дать краткую информацию по обстановке на Черном море после трагически завершившейся «набеговой» операции трех кораблей эскадры на крымские базы противника 6 октября 1943 года.
После 6 октября 1943 года основной боевой силой на морских сообщениях таманской группировки немецко-фашистских войск осталась лишь авиация флота, подводные лодки и катера. В создавшейся обстановке только авиация флота оказалась способной наносить ощутимые удары по перевозкам в Керченском проливе, а также на морских сообщениях между портами Керченского пролива – с одной стороны, и Анапой и Темрюком – с другой.
Весной 1944 года началась решающая фаза битвы за Крым. Понимая, что ни полуострова в целом, ни Севастополя отдельно им не удержать, еще с октября 1943 года немцы начали массовую эвакуацию войск, техники и припасов из Севастополя. Груженые войсками и техникой суда шли почти непрерывной чередой. Их атаковали авиация, подводные лодки и даже торпедные катера. Немцы несли потери, но основная масса судов все же прорывалась и достигала портов назначения. Полностью перерезать транспортную магистраль между портами Крыма и Констанцой наша авиация и торпедные корабли так и смогли до последнего дня борьбы за Крым. Как печальный вывод – при полном нашем господстве в море и в воздухе немцы, с учетом потерь, эвакуировали из Крыма до 80% своих войск, массу грузов и даже военнопленных. Всего из Крыма немцами было вывезено 96 888 человек. На мысе Херсонес попали в плен 24 тысячи – в основном, силы прикрытия. Они выполнили поставленную вермахтом задачу, и организованно сдались командованию 19-го танкового корпуса. Кстати, к концу боев на мысе Херсонес в строю нашего корпуса оставалось не более десятка боеспособных машин.
Адмирал Игорь Касатонов в своем исследовании по Крымской операции справедливо заключает, что «…эффективность действий сил флота по срыву эвакуации немецко-румынских войск из Крыма была недостаточной». И прежде всего, потому, что наперерез веренице вражеских конвоев не были брошены наши крейсера и эскадренные миноносцы! При полном господстве в небе нашей авиации они в течение нескольких дней они были в состоянии полностью перерезать морскую коммуникацию противника. Для эсминцев это был бы «звездный час» – ведь именно для таких лихих действий на вражеских коммуникациях их и создавали! Потери немцев под Севастополем обратились бы в катастрофу, что в значительной мере облегчило бы наше наступление на территории Румынии и Венгрии.
Единственный поход, который совершила после 6 октября 1943 года Черноморская эскадра, был… переход в освобожденный Севастополь поздней осенью 1944 года, где она и встала на якоря. Все это очень грустно, но, увы, это горькая правда!
Сталин уже не доверял командованию Черноморским флотом, он потерял веру в способность черноморских командиров действовать решительно и эффективно, избегая больших потерь… Позволим себе усомниться в этом суровом решении вождя и проанализируем послевоенную служебную деятельность наиболее отличившихся в период войны командиров и политработников Черноморской эскадры.
Для объективного анализа служебной деятельности офицеров эскадры в послевоенный период мы обязаны учитывать их военный опыт, – успехи и неудачи в процессе командования в боях кораблями и соединениями кораблей.
Анализ служебной деятельности офицеров эскадры
в первом послевоенном пятилетии
В первое послевоенное пятилетие Черноморская эскадра вошла обогащенная значительным боевым опытом. К сожалению, это был не только опыт побед, но и опят тяжелых поражений. Причем, если в результате повседневной деятельности кораблей эскадры по обеспечению артиллерийской поддержки сухопутных войск, конвоирования транспортов, обеспечения ряда десантных операций, в большинстве случаев результаты были успешными, то участие соединений эскадры в операциях флотского масштаба, чаще имело печальный финал. Причины такому явлению логично было бы искать в низком качестве подготовки, слабом обеспечении и безграмотном, нерешительном командовании операциями. Самое же любопытное в том, что, в силу сложно объяснимых причин, во главе послевоенного командования флотом и эскадрой стояли те же начальники, что были повинны в потерях и неудачах военной поры. Можно, конечно пофилософствовать на этот счет, – вспомнить о том, что тупость, нерешительность и трусость, проявлявшиеся в деятельности конкретной группы командования, по принципу подобия, притягивают смену носителей таких же качеств. Определенная логика в этом есть, поскольку смена командования проходит безболезненно и для тех, и для других…
Но, для начала выясним, как получилось, что на смену адмиралу Филиппу Октябрьскому, проявившего себя не самым лучшим образом на должности командующего Черноморским флотом, пришел адмирал Николай Басистый, неоднократно демонстрировавший яркие примеры тупости, нерешительности и трусости, имея в довесок к этому еще скаредность и непорядочность. Для того, чтобы объективно оценить такую колоритную личность как Николай Басистый, знакомство с ним начнем не с критической оценки его бывшими сослуживцами и подчиненными, а с официальной информации, тиражируемой авторами многочисленных мемуаров и монографий, посвященных истории флота.
Басистый Николай Ефремович родился 10 (22) мая 1898 года в селе Юрьевка Елисаветградского уезда Херсонской губернии. Военную службу начал в 1914 году. В 1915 году окончил школу юнг в Севастополе, в 1916 году – минную школу учебного отряда Черноморского флота. Во время Первой мировой войны служил минно-машинным унтер-офицером на эсминце «Жаркий» и миноносце «Сулин», был награждён Георгиевской медалью.
На службе в РККФ с 1918 года. Участник Г. На эсминце «Жаркий» участвовал в подавлении восстания гайдамаков в Одессе, на канонерской лодке «Красное знамя» в составе Волжской военной флотилии в районе Царицына воевал против войск генералов А.И. Деникина и П.Н. Краснова. Проходя службу в Каспийской военной флотилии, участвовал в подавлении антибольшевистского восстания в Астрахани (сказали бы проще – участвовал в карательных действиях. – Б.Н.). С августа 1922 по октябрь 1926 года состоял на административной службе в различных частях ВМФ. Опять-таки, следовало указать, что служил писарем, кладовщиком и заведующим хранилищем продовольственного склада береговой базы.
Окончил Военно-морскую академию в 1931 году; с марта 1931 по апрель 1932 года – адъюнкт кафедры оперативного искусства ВМА. Вы представляете бывшего кладовщика в роли преподавателя кафедры оперативного искусства в военно-морской академии? Видимо, представив себе такую перспективу, руководство Военно-морской академии, откомандировало своего «адъюнкта» в распоряжение командующего Дальневосточной флотилией, с перспективой назначения на «достойную» его уровня должность. С большим трудом представляю себе недавнего кладовщика в должности начальника штаба в бригаде траления. Однако, именно в такой должности капитан-лейтенант Басистый проходил службу с апреля 1932 по март 1934 года.
Наверняка, еще более трагикомично выглядел Николай Ефремович на должности начальника Отдела боевой подготовки штаба Тихоокеанского флота, тем не менее, эту должность он занимал с марта 1934 по октябрь 1936 года.
Подборка военных советников, направляемых в помощь республиканской Испании, совпало с пиком репрессий в наших Вооруженных силах. Об исключительно похабных принципах подборки низового звена советников написал в своих воспоминаниях Иосиф Чверткин, бывший в это время слушателем командного факультета Военно-морской академии. Итак, Басистый пробыл в Испании с апреля 1937 по июль 1938 года, выполняя обязанности военного советника командира ВМБ Картахена. О деятельности Басистого в Испании можно судить по тому, что в его подчинении были два слушателя ВМА Иван Смоленов и Василий Цыпанович, информацию о которых мы находим в воспоминаниях Иосифа Чверткина. Отметим, что Смоленов из Испании вернулся с орденом Красной Звезды, а Цыпанович – с запущенной формой триппера... После возвращения из Испании капитан 3 ранга Басистый был награждён орденом Красного Знамени и направлен на АКОС при Академии Генерального штаба, а затем назначен начальником Оперативного отдела штаба Черноморского флота. На этой должности Николай Ефимович служил с июля 1938 по октябрь 1939 года.
Деятельность адмирала Октябрьского на посту командующего флотом вызывала во все времена массу нареканий, но в одном его нельзя упрекнуть – он умел грамотно подбирать себе помощников, и потому, обнаружив Николая Басистогого на должности начальника Оперативного отдела штаба Черноморского флота, Филипп Сергеевич срочно подыскал ему должность – командира легкого крейсера «Червона Украина», а на его место был назначен Оскар Жуковский. Любопытный факт – на должность командира крейсера назначают офицера, имевшего практику службы на кораблях только в должности минного унтер-офицера. И это ни у кого не вызвало удивления… Катастрофа с «Червоной Украиной» произошла через пять дней после передачи командования кораблем от капитана 1 ранга Басистого капитану 2 ранга Зарубе. К подробностям этого трагического для флота и Севастополя эпизода мы обратимся при исследовании служебной деятельности еще одного ветерана эскадры – адмирала Виктора Пархоменко, служившего старшим помощником при командовании крейсером Николаем Басистым.
Должность командира Отряда легких сил капитан 1 ранга Басистый принял от контр-адмирала Тихона Новикова, «отличившегося» в ходе позорно проваленной набеговой операции по обстрелу нефтепромыслов в районе Констанцы. К этому печальному эпизоду в боевой деятельности эскадры мы вернемся при исследовании служебной деятельности того же Новикова (плюс Маркова, командовавшего в той операции крейсером «Ворошилов»). Отрядом лёгких сил Басистый прокомандовал с ноября 1941 по июль 1942 года.
При проведении Керченско-Феодосийской десантной операции Николай Ефремович являлся командиром высадки десанта с кораблей эскадры в Феодосии. Потери среди экипажей кораблей и судов были очень большие. С некоторыми из командиров кораблей, принимавших участие в высадке десанта, нам также еще предстоит познакомиться...
В июле 1942 года после потерь ряда кораблей эскадры, Отряд легких сил был расформирован, а Николая Ефремовича назначили командиром бригады крейсеров Черноморского флота. В этой должности контр-адмирал Басистый принял участие в 1-й операции флота по освобождению Новороссийска. В процессе десантной операции в Южную Озерейку контр-адмирал Басистый командовал силами высадки десанта; вице-адмирал Владимирский командовал отрядом кораблей огневой поддержки десанта; а общее руководство операцией осуществлял командующий флотом вице-адмирал Октябрьский. Как уже отмечалось, за фактический срыв операции по овладению Новороссийска, и в частности за гибель десантников в Южной Озерейке, был снят с должности командующий флотом и освобождены от должностей ряд офицеров штаба, в их числе начальник оперативного отдела штаба капитан 2 ранга Оскар Жуковский. При этом командовавший силами высадки десанта и виновный в гибели десантников первого броска Н. Басистый, заслуженного наказания не понес...
У нас есть возможность взглянуть на основной этап Озерейской десантной операции глазами командира корабля, выделенного в группу кораблей непосредственной артиллерийской поддержки десанта. Для исследователя этой темы, это большая удача. До сих пор служебный уровень участников операции, оставивших о ней воспоминания, не превышал уровня командира «морского охотника»; из тех, кто высаживал первый бросок десанта, либо офицера, выделенного старшим корректировочных постов, для согласования артиллерийской поддержки десанта кораблями эскадры.
Приведем комментарии по этой операции активного ее участника – Иосифом Чверткиным:
«…В течение некоторого времени мы чувствовали, что готовится широкомасштабная операция в районе Новороссийска, но все держалось в таком секрете, что цели и подробности этой операции были нам неизвестны. Лично я и не пытался что-либо узнать у Оскара. Мы только знали, что этими вопросами занимается Басистый. С первого моего знакомства с этим деятелем в 1939 году я был о нем крайне низкого мнения об этом очень посредственном товарище. Люди, которые знали его получше, называли его дураком. Я был полон скептицизма о судьбах операции, которую готовит и проводит Басистый. Как нам скоро стало ясно – готовилась операция в районе Малой Озерейки. Это как раз та сакраментальная операция, хотя и потерпела неудачу, но закончилась высадкой некоторых наших отрядов на «Малой земле» и послужила для нашего вождя Брежнева основным содержанием его «великой» эпопеи под тем же названием.
Мы стояли в Батуми в обычной двухчасовой готовности, когда меня разбудили шифровкой «Вне всякой очереди» от Оскара. Приказано в 17.00 прибыть в Туапсе. Значит, начинается большая операция и у нас. В Туапсе мы пришли вовремя, затем перешли в Геленджик и получили задачу: прикрывать высадку на правом фланге. Наш переход от Мысхако до Озерейки. Высадка должна начаться в 00.00 часов. Наша задача – огневые точки, прожектора и уничтожать торпедные катера противника… Мы стали на якорь в трех-четырех кабельтов от берега. «Незаможник» стал рядом, я наблюдал его со своего мостика. С наступлением полной темноты снялись с якоря и самым малым ходом стали вытягиваться на рейд. Нам часто приходилось стопорить ход и ожидать, пока остальные начнут выходить. Я не знал, по какой причине выход задерживается, и с самого начала шло не по плану, с большим опозданием. Только около 21.00 первая группа кораблей вышла на рейд, и мы начали движение в обход минного поля.
Группа состояла из трех тральщиков с болиндерами на буксире. Кроме того, по бортам каждого болиндера шли еще по одному буксиру и сейнеру. Тральщики должны были притащить болиндеры как можно ближе к берегу и отдать буксирные концы, а буксиры и сейнеры должны были притащить их к самому берегу и помочь высадке на берег танкам и бойцам. На каждом из трех болиндеров находилось по десять танков. Всего болиндеры должны были высадить на берег тридцать танков и около трехсот бойцов. Но еще до того, как болиндеры должны были начать высадку, малые охотники (МО) должны были выброситься на берег и высадить десантную партию из пятисот бойцов, чтобы захватить плацдарм и обеспечить основную высадку. Это была сложная схема, и те, кто планировал операцию, должны были предусмотреть более простой план высадки. Операция явно опаздывала, движение сил высадки выполнялось страшно медленно. Мы же должны были в это время ходить вдоль линии высадки и подавлять всякие попытки немцев противодействовать высадке, а прожекторам – светить. Нам на мостике было совершенно ясно, что вся операция затягивается.
Около 00.00 часов получили сообщение, что начало высадки задерживается на два часа. Наша авиация уже была в воздухе и через некоторое время начала бомбить место высадки. В первый раз за все время войны я имел удовольствие наблюдать как наша авиация бомбит противника. Наши крейсера тоже опоздали и подошли к 02. 00 часам. Вскоре началась сильнейшая канонада, причем, снаряды наших кораблей на большой высоте летели через наши головы. «Беспощадный» стрелял световыми снарядам по самому пляжу, и все место высадки хорошо просматривалось. Движение к берегу началось только после 03.00 ночи. Где-то за нами вдалеке маячили тени наших канонерских лодок, которые с опозданием начали движение к берегу. Немцы открыли артиллерийскую и автоматную стрельбу трассирующими пулями, и мы немедленно открывали огонь прямой наводкой и подавляли эти огневые точки. Когда зажигался прожектор на берегу, мы успевали дать два-три залпа и с малого расстояния этого оказывалось достаточным для его уничтожения…».
По свидетельству десятков участников операции, имелись специальные укрытия, куда смещались прожектора, «высветив» очередную цель. Эти два прожектора, установленные на флангах озерейского пляжа, так и не были уничтожены нашей артиллерией.
«…Комендоры держали орудия главного калибра заряженными и реагировали мгновенно, стреляя прямой наводкой. Близко к берегу раздался сильный взрыв и остался сиять в ночи сильным белым пламенем. Это загорелся от неприятельского попадания наш катер и горел ослепляюще ярким белым пламенем. Стали вспыхивать и еще наши малые корабли и катера, и к рассвету я их насчитал не менее четырех. На самом деле их было больше, но я этого тогда еще не знал. На кромке берега они горели белым пламенем, и я запомнил это зрелище на всю жизнь. Горела также наша канонерская лодка, командиром которой был очень молодой и симпатичный мальчик, тот, который во время десантного учения в гавани Поти зацепил наш якорь, сорвал нас от причала, и я вместе со сходнями попал в воду. А теперь он горел ярким белым пламенем, и я не мог его спасти. Тем временем мы продолжали ходить вдоль берега взад и вперед, в нетерпении увидеть, когда, наконец, наши суда с десантом ринутся к берегу. Этого не случилось. Увы! Не все наши командиры, оказывается, одинаково понимают свой долг и понятие чести. Наши болиндеры до берега так и не добрались, хотя сильного огня и противодействия противника не было. Мы с «Незаможником» успешно подавляли всякую попытку противника открыть огонь по нашим кораблям, а что касается потерь, то без них, к сожалению, во время войны не обойтись. Нерешительность наших командиров кораблей и несогласованность их действий была нам совершенно ясна и очевидна, ведь мы находились в пяти-десяти кабельтовых от берега, то есть, значительно ближе, чем корабли с десантом.
В 06.30 мы получили сигнал отхода. Обстановка нам на мостике так и не была до конца ясна. Мы не знали, кто и где находился, и, вообще, где наши. К 10.00 мы были уже в Геленджике и вскоре встали на якорь в самой бухте. К кораблю приблизился катер с Ильей Нестеровым, но в это время мы обнаружили большую группу Ю-87, летевших в нашем направлении на низкой высоте, и полным ходом, волоча за собой якорь, выскочили на внешний рейд. Мы еле успели выбрать якорь, когда самолеты сбросили двенадцать 250-килограммовых бомб, некоторые из них взорвались в непосредственной близости от левого борта. Огромные столбы воды залили мостик и палубу. Потом оказалось, что на верхней палубе разошлись швы, а в районе цистерны питьевой воды выскочили заклепки. Повторной атаки на этот раз не было, и мы благополучно возвратились в Туапсе.
На этом наша «широкомасштабная» операция в Озерейке и Мысхако закончилась. Никаких сообщений по этому поводу нам не делали, но всем было ясно, что операция была плохо подготовлена и потерпела неудачу.
Малое количество людей, которым удалось высадиться на Мысхако и захватить там плацдарм, нуждались в непрерывной поддержке и непрерывном пополнении людьми. Как потом выяснилось, так называемая «Малая земля» превратилась для наших людей в хорошую мясорубку, где немцам удавалось в течение длительного времени перемалывать наши непрерывно пополняемые ряды…».
Вице-адмирал Октябрьский за свои просчеты и ошибки, допущенные в ходе руководства операцией, получил, что называется, сполна, потеряв должность командующего, а основной виновник провала операции – Николай Басистый, отделавшись легким испугом, наследовал должность командующего эскадрой у Льва Владимирского, сменившего Октябрьского на посту командующего флотом. Недаром, Николай Ефремович, терпеливо дожидаясь смерти адмирала Филиппа Сергеевича Октябрьского, издал книгу своих мемуаров под названием «Берег и море» лишь в 1970 году! Что же касается воспоминаний Николая Басистого, в части касающейся Озерейской операции, то по стилю и содержанию они больше напоминают показания преступника, оправдывавшего свои преступные действия.
Николай Басистый пытаясь основную вину за Озерейскую трагедию переложить на командующего флотом, не смог найти пристойное оправданием своим решениям и действиям как руководителя сил высадки десанта. С самого начала не выдерживались временные этапы интервалы проведения операции. Началось с существенной задержки с погрузкой десанта на корабли, усложнили ситуацию погодные условия, не позволившие выдержать «плановое» время перехода основных сил высадки десанта. Как следствие – двухчасовая задержка с артиллерийским обстрелом района предполагаемой высадки, при том, что авиация действовала по ранее согласованному плану. Нерешительность руководителей операцией еще в большей мере способствовала развитию трагической ситуации.
Тем не менее, в мае 1943 года контр-адмирал Николай Басистый принял командование эскадрой у вице-адмирала Льва Владимирского, назначенного командующим флотом, вместо вице-адмирала Филиппа Октябрьского, отстраненного от командования после фактического срыва Новороссийской операции. Более того, в период «пересменки» командующих в апреле-мае 1943 года, Николай Басистый временно исполнял обязанности начальника штаба Черноморского флота.
С мая 1943 по сентябрь 1944 года Николай Басистый командовал эскадрой Черноморского флота. При этом, Николай Ефремович не понес наказания за гибель ударной группировки кораблей в ноябре 1943 года. Если за Озерейскую катастрофу основную ответственность принял на себя вице-адмирал Филипп Октябрьский, то по факту гибели лидера «Харьков» и эсминцев «Способный» и «Беспощадный», основной удар принял на себя командовавший флотом вице-адмирал Лев Владимирский.
После возвращения эскадры в Севастополь в ноябре 1944 года, в ее командование вступает вице-адмирал Сергей Горшков, отозванный с должности командующего Дунайской флотилией, а Басистый принимает дела начальника штаба Черноморского флота. Опять Филипп Октябрьский действовал по принципу «от противного» – в новых условиях базирования флота он посчитал, что в мирное время на должности начальника штаба Басистый менее опасен, чем на должности командующего эскадрой. С ноября 1944-го по ноябрь 1948 года Басистый возглавлял штаб флота. Этому периоду в нашем исследовании будет уделена отдельная глава.
Чем особенно запомнился Николай Басистый в тот период, когда он возглавлял штаб флота? С учетом той неприкрытой наглости, с которой контр-адмирал Марков занимался мародерством в Констанце, не сложно предположить, что он пользовался покровительством высшего флотского командования. Иосиф Чверткин при анализе причин открытого грабежа имущества на кораблях и береговых объектах в Румынии ограничивал круг подозреваемых, скажем так, по национальному признаку: еврей во власти не мог быть вором и коррупционером. В своей критической оценке Николая Басистого Чверткин, прежде всего, видит в нем не руководителя флотского масштаба, а хохла-хуторяника, чудом вырвавшегося на высокий служебный уровень, но при этом не изжившего такие природные качества как скаредность, наглость и тупость. Иосиф Абрамович прекрасно понимал, что при прежних требованиях, предъявляемых к офицерам флота, этот бывший кладовщик войскового склада, никогда бы не поднялся выше этого уровня. Басистый относился к той категории «образованцев», что на волне революционного беспредела, не мытьем, так катаньем ломились во власть… Матрос 2-й статьи, по экипажному списку награжденный Георгиевской медалью 4-й степени, неоднократно участвовал в подавлении антибольшевистских восстаний, возглавил партячейку на волжской барже, вооруженной полевыми трехдюймовками. Затем, «проявив себя» на хозяйственной работе, был направлен в Военно-морскую академию!!! Дальше – больше: отметившись на штабных должностях в Тихоокеанской флотилии, был направлен советником дивизиона кораблей испанского революционного флота. Вернувшись из Испании с орденом Красного Знамени, был направлен на курсы академии Генерального штаба. Не прослужив и года на должности начальника оперативного отдела штаба Черноморского флота, с приходом на флот Октябрьского, был «задвинут» на должность командира старого легкого крейсера «Червона Украина». Возглавляя отряд сил высадки в ходе десантной операции в Южную Озерейку, действовал нерешительно, потерял управление, что привело к гибели первого эшелона десанта и к «сворачиванию» всей операции. Не понес заслуженного наказания только потому, что основной удар за срыв десантной операции по полной мере ответил командующий флотом. На всех своих последующих должностях не менял тех жизненных ориентиров, что были ему присущи на должности заведующего складом.
Басистый и Марков продвигались по службе как братья-близнецы, на определенном этапе они даже должности наследовали друг у друга!
Характеризуя Маркова, Чверткин видит в нем, прежде всего хамовитого малообразованного матроса, за счет природной жестокости, сделавшего в период гражданской войны карьерный рывок. То обстоятельство, что после учебы в академии Маркову пришлось практически с нуля начинать карьеру в непривычной для него обстановке, только добавило ему наглости и беспринципности в достижении поставленных целей.
По своим стартовым данным и карьерным «подвижкам» Марков и Басистый, были обречены на совместное «творчество».
Из воспоминаний Иосифа Чверткина: «…Однажды меня вызвал Басистый. Он был тогда начальником штаба флота. Когда я переступил порог его кабинета, то обнаружил там контр-адмирала Маркова. Ну, думаю, в присутствии этого «дуэта» мне ничего хорошего ожидать не следует, и приготовился к худшему. Но тема разговора была безобидной. Они рекомендовали мне «очень способного моряка», капитан-лейтенанта Подсиорина на должность командира «Ловкого».
Это название было дано бывшему миноносцу «Марешешти». Выслушав рекомендации, мне ничего не оставалось, как согласиться. При этом мое внимание было обращено на то, что Подсиорин уже допущен к самостоятельному плаванию и в обеспечении не нуждается. В тот момент я не обратил особого внимания на это предупреждение, мне все стало ясно значительно позднее. В первые выходы Подсиорина я старался держать свой флаг на «Ловком», к явному неудовольствию Маркова… Подсиорин, действительно, хорошо управлял маневрами корабля, и я пришел к выводу, что его можно выпускать в море самостоятельно. Это все только прелюдия к трагикомическому представлению, которое разыгралось несколько позднее.
Когда в очередной раз меня пригласил Басистый, у него в кабинете я снова встретил Маркова. Басистый мне объяснил, что требуется послать один из миноносцев в Констанцу за артиллерийским щитом, заказанном нами в Румынии. Я сказал, что пошлю наиболее подготовленного командира Подруцкого на «Летучем». Тут наша «парочка» переглянулась, и Марков сказал, что «считается благоразумным» послать не Подруцкого, а Подсиорина на «Ловком». Вернувшись на корабль, я пригласил Подсиорина, и решил с ним побеседовать. Он, конечно, уже знал, что именно он пойдет в Констанцу, хотя безуспешно старался скрыть это от меня. Я ему со всей серьезностью начал объяснять, что это его первый самостоятельный поход и серьезное поручение, и что необходимо приложить все усилия, чтобы выполнить поручение безукоризненно, чтобы ни к чему нельзя было придраться и т.д. Но то же время я вижу, что у него на этот счет существует другое мнение, возможно он получил другие инструкции более влиятельных начальников, всем своим видом показывая, что он плевал на меня и на мои указания. Мне это было настолько ясно, как если бы он сказал мне об этом вслух. Мне ничего не оставалось, как пойти к Сереге Горшкову (он тогда был командующим эскадрой) и все ему рассказать. Я доложил ему свой план, и он его одобрил…
…Я послал своего дивизионного писаря Зорина в поход с Подсиориным и дал ему указание донести мне еще с моря шифровкой о могущих иметь место нарушениях. Шифровальщику я приказал держать в секрете все сообщения Зорина. Все произошло как я и предполагал, и мой план сработал самым эффектным образом. «Ловкий» вышел из Констанцы и вскоре я получил шифровку от Золина, что на корабль погружена большая партия контрабандных продуктов и разных материалов. Поэтому к приходу «Ловкого» я приказал ему оставаться на внешнем рейде, стать на якорь, и сам отправился на корабль. Тем временем на корабль прибыла комиссия тыла, которая описала и взяла на учет все незаконно привезенные продукты и материалы. На корабле оказалось пятьдесят тонн чистейшей и белейшей муки, какой на кораблях и не видели, несколько чемоданов с камнями для зажигалок, иголки для швейных машинок и многое другое, я уж не помню, что именно. Муку конфисковали и распределили между офицерами эскадры и главной базы. Я тоже получил несколько килограммов муки, что в то голодное время было большим подспорьем для семейного стола. Остальное имущество было конфисковано и поступило в фонд государства. Подсиорина освободили от должности командира эсминца «Ловкий». Я не знаю, как отреагировал на это событие злопамятный и мстительный Басистый, эта мелкая душенка. Но Маркову скрывать от меня было нечего. Он ворвался ко мне в каюту и, обозвав дураком, сказал, что при подобном моем поведении служба у меня никогда не пойдет, что он учил меня на «Ворошилове», но я ничему не научился. Когда я встретил Маркова через шесть лет в Николаеве, разжалованного и демобилизованного без пенсии, мне страшно хотелось ему напомнить этот случай, но я сумел сдержаться, я всегда был предельно сдержан при встречах с ним…».
Далее, Чверткин напоминает о том, что Маркова не только восстановили на службе, но и назвали его именем в Севастополе улицу, должно быть, принимая во внимание тот период, когда крейсер под его командованием участвовал в боевых действиях на Черном море. С Подсиориным Чверткин встречался через сорок лет на собрании ветеранов эскадры и намека на обиду не заметил…
С января по апрель 1945 года Николай Басистый временно исполнял обязанности командующего Черноморским флотом. В январе флот и эскадра на своем уровне обеспечивали проведение Ялтинской конференции. И об этом тоже будет отдельный разговор.
В конце октября 1948 года командующий флотом адмирал Октябрьский назначается первым заместителем Морского министра и передает командование Черноморским флотом вице-адмиралу Басистому. С ноября 1948 по август 1951 года Басистый командовал Черноморским флотом. И это был не предел: после возвращения на пост Морского министра адмирала Николая Кузнецова, он сменил на должности его первого заместителя адмирала Филиппа Октябрьский.
У Николая Кузнецова не было большого выбора – адмирал Левченко его люто ненавидел со времен Крымской катастрофы октября 1941 года, адмирал Арсений Головко часто болел, одноногий адмирал флота Исаков тяжко страдал от последствий высокой ампутации… После четырехмесячной паузы на должность первого заместителя Морского министра был назначен адмирал Басистый.
С августа 1951 по апрель 1953 года Николай Басистый – первый заместитель Военно-морского министра СССР. С апреля 1953 по ноябрь 1956 года – первый заместитель главнокомандующего ВМФ. Как и следовало ожидать, через неделю после утверждения в должности Главкома ВМФ адмирала Сергея Горшкова, адмиралу Николаю Басистому была «предложена» должность заместителя главнокомандующего ВМФ по военно-научной работе... С июня 1958 по сентябрь 1960 года – советник Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. С сентября 1960 года в отставке. Скончался 20 октября 1971 года.
На всех этапах карьеры Николая Басистого ощущалось чье-то могучее покровительство. Этому не стоит удивляться – недаром родной для Николая Ефремовича городок Елисаветград с конца ХIХ века называли «маленьким еврейским Парижем». С такими земляками чего только не сотворишь, в расчете, что ничего за это не будет! Мне попадалась фотография Николая Басистого на фоне новенькой «эмки». Владельцем такого уникального авто Николай Ефремович стал после возвращения из Испании в 1938 году. Машины эти распределялись по списку, утвержденному председателем Совнаркома…
К личности Николая Басистого будем неоднократно возвращаться в очередных главах нашего исследования. Уделяя столько внимания, по всем признакам, серой личности, для сравнения уместно вспомнить о первом командующем эскадрой – вице-адмирале Льве Анатольевиче Владимирском. Учитывая то, что период его командования эскадрой выходит за временные рамки нашего исследования, я приведу только основные факты из его послужного списка.
Владимирский Лев Анатольевич
Родился в 1903 году в Гурьеве в семье преподавателя Гурьевского уездного двухклассного русско-киргизского училища и акушерки. Отец будущего адмирала, Анатолий Владимирский, прекрасно зная казахский и киргизские языки, преподавал будущим переводчикам, волостным писарям и учителям русского языка.
После разгрома в Каспийской области группировки генерала Толстова, в Гурьеве квартировал эскадрон 25-й чапаевской дивизии под командованием Владимира Бубенца. В составе одного из ЧОНовских отрядов 17-летний Лев Владимирский участвовал в боях с бандами басмачей. В 1921 году, Лев Владимирский, получивший приличное домашнее образование, поступил на военный факультет Ташкентского университета.
В июле 1922 года студент 2-го курса Лев Владимирский по рекомендации ташкентского военкома был направлен для продолжения учебы в Училище командного состава флота в Петрограде. В первом выпуске, состоявшемся в 1925 году, вместе с Владимирским училище закончили Н. Кузнецов, адмирал В. Трибуц, адмирал В. Алафузов, вице-адмирал И. Елисеев и многие другие.
Начав службу на Балтийском флоте, военмор Владимирский с мая 1925 по май 1926 года – штурман эсминцев «Лейтенант Шмидт» и «Петровский». С мая по октябрь 1926 года – вахтенный начальник лёгкого крейсера «Червона Украина». В 1927 году Лев Владимирсий заканчивает специальне курсы командного состава по артиллерийской специальности. С октября 1927 по май 1930 года – артиллерист эсминцев «Шаумян», «Незаможник» и «Петровский». С мая по декабрь 1930 года – флагманский артиллерист дивизии эскадренных миноносцев Черноморского флота. С декабря 1930 по май 1932 года – помощник командира эсминца «Шаумян». С мая 1932 по апрель 1935 года – командир сторожевого корабля «Шквал», с апреля 1935 по октябрь 1936 года – командир эсминца «Петровский».
С октября по декабрь 1936 года – командир лидера «Москва», с декабря 1936 по октябрь 1937 года – командир лидера «Харьков». С октября 1937 по июнь 1938 года – начальник штаба бригады крейсеров Черноморского флота.
В 1938 году капитан 2 ранга Лев Владимирский под псевдонимом «Рассмусен» участвовал в организации доставки оружия для вооружённых формирований Испанской республики на французском пароходе «Бонифацио». С июня 1938 по январь 1939 года – командир отряда гидрографических судов, осуществлявших переход из Ленинграда во Владивосток.
С марта по июнь 1939 года находился в распоряжении Народного комиссариата ВМФ. В сложнейшей международной обстановке во главе группы черноморских моряков был направлен в Италию для принятия лидера эскадренных миноносцев, построенного в Ливорно по заказу для Черноморского флота. Я уверен в том, что название лидеру – «Ташкент» было дано с подачи Льва Владимирского.
По воспоминаниям участников перехода лидера в Одессу, – для безболезненного прохода через Босфор, экипаж «Ташкента» вынужден был замаскировать корабль под пассажирский. Для чего между рубками, был натянут специальный брезент с нарисованными на нем окнами и другими атрибутами пассажирского судна.
В июне 1939 года был назначен на должность командующего эскадрой кораблей Черноморского флота СССР. 4 июня 1940 года присвоено воинское звание «контр-адмирал». В Великую Отечественную войну он вступил в той же должности – командующего Черноморской эскадрой.
Что касается рассмотренной нами набеговой операции ударного отряда из двух лидеров, в обеспечении легкого крейсера и двух миноносцев для нанесения артиллерийского удара по нефтепромыслам в районе Констанцы, то стоит заметить, что при планировании этой операции Лев Владимирский настаивал на том, чтобы основной удар наносили не лидеры, а крейсер «Ворошилов» с его более мощной и дальнобойной артиллерией.
Однако, командующий флотом, не желая рисковать новым крейсером, настоял на формировании ударной группы из лидеров эскадренных миноносцев. Результаты операции нам известны: лидер «Москва» погиб, лидер «Харьков» был поврежден.
В сентябре 1941 года Военный совет Черноморского флота принял решение для поддержки блокированной румынскими и немецкими войсками Одессы с боевых кораблей Черноморского флота (крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым») высадить десант в районе Григорьевки. Общее руководство операцией было возложено на командующего эскадрой контр-адмирала Л.А. Владимирского.
Во второй половине дня 21 сентября корабли с десантом вышли из Севастополя. Однако в районе Тендры пикирующие бомбардировщики противника потопили эскадренный миноносец «Фрунзе», на котором в район высадки следовал Лев Владимирский. Личный состав миноносца был спасен буксиром. Вблизи Тендровской буксир был потоплен вражеской авиацией. Владимирский был подобран из воды экипажем торпедного катера. Прибыв в Одессу уже в ходе высадки десанта, и находясь на мостике крейсера «Красный Кавказ», Владимирский принял командование от командира бригады крейсеров капитана 1 ранга Сергея Горшкова. Десант, высаженный в районе Григорьевки, при поддержке корабельной артиллерии начал стремительное наступление. В результате согласованных совместных действий сухопутных войск, авиации и флота, уже к концу значительно были улучшены позиции войск, оборонявших Одессу с этого направления, а противник потерял около 6 тысяч солдат и офицеров.
Когда ставится под сомнение целесообразность и своевременность этой десантной операции, следует учесть, противник, понесший значительные потери, и введенный в заблуждение активными действиями наших войск, не смог активно противодействовать эвакуации войск Одесского укрепленного района, которая была спланирована на ближайшее время.
В связи с резким осложнением ситуации в районе крымских перешейков, и реальной угрозы прорыва противника в Крым, возникла необходимость срочной эвакуации наших частей, оборонявших Одессу. Начиная с 1 октября по 16 октября 1941 года, из Одессы боевыми судами Черноморского флота и морского пароходства было эвакуировано и спасено более 100 тысяч человек.
Во время проведения Керченско-Феодосийской десантной операции в последних числах декабря 1941 года командующий эскадрой руководил кораблями отряда высадки. 17 июня 1942 года Льву Владимирскому было присвоено звание вице-адмирала.
После 24 апреля 1943 года был назначен на должность командующего Черноморским флотом..В феврале 1943 года командованием флота для поддержки действий Черноморской группы войск была предпринята высадка десанта в районе Южной Озерейки.
В этой операции вице-адмирал Владимирский командовал группой кораблей артиллерийской поддержки десанта. По причине низкой организации руководством операции со стороны штаба и командующего флотом, десантная операция была провалена, большая часть десантников первой волны погибла. По той же причине высадка второй волны десанта не состоялась. Основной виновник провала операции – командующий флотом вице-адмирал Октябрьский был снят с должности и на его место назначен вице-адмирал Владимирский.
Период командования флотом Владиморским совпал с проведением Новороссийско-Таманской наступательной операции в сентябре–октябре 1943 года. В сентябре 1943 года силами войск Северо-Кавказского фронта и Черноморского флота, проводилась Новороссийская операция. В ходе этого совместного комбинированного удара армии и флота командующий Черноморским флотом вице-адмирал Л.А. Владимирский возглавил десантную операцию в Новороссийский порт. Непосредственно силами высадки десанта командовал командир Новороссийской базы контр-адмирал Холостяков.
16 сентября город и порт Новороссийск был освобожден. Новороссийская десантная операция вошла в историю как одна из наиболее хорошо спланированных, подготовленных и проведенных совместно наступательных операций армии и флота. Освобождение Новороссийска имело значение на всем южном фланге советско-германского фронта.
В октябре-декабре 1943 года Л.А. Владимирский руководил действиями флота в Керченско-Эльтигенской десантной операции. В результате тяжелых, кровопролитных боев был захвачен Керченский плацдарм, позднее, в апреле 1944 года, использованный в ходе операции по освобождению Крыма.
2 марта 1944 года, за ошибки в планировании и слабом обеспечении набеговой операции кораблей Черноморского флота на побережье Крыма 6 октября 1943 года, постановлением ГКО вице-адмирал Владимирский был отстранён от должности командующего флотом, снижен в воинском звании до контр-адмирала и назначен командующим эскадрой кораблей Краснознамённого Балтийского флота.
Летом 1944 года корабли эскадры оказывали огневую поддержку сухопутным войскам во время проведения Выборгской наступательной операции. За образцовое выполнение задания был награждён орденом Ушакова 2-й степени. Восстановлен в звании вице-адмирала. Командовал эскадрой до декабря 1946 года.
С марта 1947 по март 1948 года – адмирал-инспектор инспекции флота Главной инспекции Вооружённых сил. С марта по сентябрь 1948 года – начальник Управления военно-морских учебных заведений, одновременно с июня по сентябрь старший морской начальник в Ленинграде. С марта 1951 по март 1955 года – начальник Управления боевой подготовки ВМС. С марта по октябрь 1955 года – заместитель Главнокомандующего ВМС по кораблестроению.
Обратите внимание, на последней должности адмирал Владимирский оставался до катастрофы с линкором «Новороссийск», и оставил эту должность одновременно с Николаем Кузнецовым, снятым с должности Главкома ВМФ!
С февраля 1956 по август 1959 года – председатель Морского научно-технического комитета, с августа1959 по декабрь 1960 года – руководитель научно-исследовательской группы при Главнокомандующем ВМФ.
С 1961 по 1968 год – руководитель и участник нескольких океанографических и гидроакустических научных экспедиций в Атлантическом, Индийском и Тихом океанах.
С мая 1970 года в отставке. Скончался 7 сентября 1973 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
Черноморская эскадра в первом послевоенном пятилетии в характеристиках офицеров
Как и было заявлено, в первую очередь примем к сведению особое мнение Иосифа Абрамовича по своим сослуживцам, и сопоставим эту информацию, с официальной, прошедшей сито пристрастной войсковой цензуры и испытанную временем.
Горшков Сергей Георгиевич
В своих воспоминаниях Чверткин без устали критикует методы Горшкова, применяемые Сергеем Георгиевичем на учениях и на тактических занятиях.
Наконец, его критический потенциал иссяк, и Иосиф Абрамович заявляет:
«…мне хочется рассеять ваше мнение, которое могло создаться под влиянием моих записок, что Горшков был самодур. Совершенно отнюдь. Он был очень волевой, с сильным характером, железной волей, но все свои силы подчинил своему карьеризму, и если для собственного успеха требовалось пренебречь интересами отдельных людей, то он готов был, без зазрения совести шагать по трупам. Горшков сделал, конечно, головокружительную карьеру и очень долго пробыл на посту Главкома Военно-Морского Флота, он сделал огромный вклад в строительство флота и, в этом отношении может сравниться с адмиралом Фишером, или Тирпицем, но, все же моряк он был плохой, ему не хватало теоретических знаний. Я написал рецензию на его книгу «Морская мощь государства», и предисловие к ней пишет известный историк, доктор исторических наук Арон Черняк….».
Как я уже неоднократно отмечал, что не вся информация, приводимая в воспоминаниях Иосифом Чверткиным, подтверждается документами и воспоминаниями других, не менее уважаемых участников тех же событий. Проблема лишь в том, что за-за дефицита объективной информации по исследуемой нами эпохе, мы, все-таки, обречены работать с материалом разной степени достоверности, подвергая его многократным проверкам.
Следует признать, что среди военных мемуаристов преобладают те, кто достиг на служебном поприще значительных высот, а в категории авторов бытовых воспоминаний больше тех, кто по разным причинам остался недоволен своими карьерными достижениями, но сохранил надежду оставить и свой след, если и не истории, то, хотя бы, в рамках своего «ограниченного» сообщества. Как правило, у представителей второй категории пишущей братии в ходе творческого процесса реанимируются различные комплексы, с которыми они прошли «по жизни», и влияние которых мешает объективно описывать события, оценивая тех лиц, действия и поступки которых у наших бытописателей вызывали негативные эмоции, гнев, или острую зависть.
В силу разного стечения обстоятельств, многие из выпускников ВМУ имени Фрунзе 1931 года в процессе службы достигли высоких постов и адмиральских званий. Одной из причин такого явления была та, что лейтенанты выпуска 1931-го года к 1941-му году получили значительный служебный опыт, и встретили войну на должностях командиров частей и кораблей, позволивших им в полной мере этот опыт реализовать в ходе боевых действий. Немало их сгинуло в боях, а те, кто остался в живых, еще с большим упорством продолжили службу в мирное время. В силу сложных обстоятельств далеко не все их них с честью выдержали такой ритм служебных и житейских испытаний.
В полной мере эти непростые, а чаще, экстремальные условия в полной мере отразились на жизни и службе капитана 1 ранга Чверткина, и в силу рассмотренных выше причин в своеобразной манере были изложены в воспоминаниях Иосифа Абрамовича:
«…Я прекрасно помню Серегу по училищу, он поступил в семнадцать лет сразу после окончания средней школы. Он всегда прекрасно учился и явно опережал меня по успеваемости. Так, он получал пятерки даже по уставам, а я не мог преодолеть антипатии к уставам, которые надо было вызубрить, да и к химии… Следует учесть то обстоятельство, что среднее образование я получил в Училище (на подготовительном курсе. – Б.Н.). Горшков окончил Училище вторым, а я только шестым.
После училища Горшком выбрал место службы Дальний Восток, а я – Черное море. Серега был хорошим моряком по той простой причине, что не укачивался, как Теумин. Серега дослужился до командира строящегося миноносца, но при переходе из Комсомольска-на-Амуре во Владивосток на буксире у теплохода, во время шторма миноносец затонул. Анализ этого случая показал, что Сергей был плохим моряком, хоть и не укачивался. Он согласился выйти в море в условиях дождливой и крайне ненадежной погоды без якорного устройства и с одним буксирным швартовным концом длиной 200 метров. Можно было бы сказать, что это произошло из-за отсутствия опыта, а опыт – дело наживное. Но затем, на Черном море, уже, будучи командующим эскадрой, он тоже показал себя плохим моряком, и страшно боялся критики. Он не понес наказания за потопление корабля, главком военно-морских сил Николай Кузнецов взял всю вину на себя и этим спас Горшкова…».
Следует учесть, что С.Г. Горшков в ту пору командовал не «строящимся миноносцем», а был командиром бригады эскадренных миноносцев в звании капитана 3 ранга. До этого, командуя принятым от промышленности сторожевым кораблем, он совершил на нем переход с Черного моря на Дальний Восток, получив отличную практику командира и судоводителя. Адмирал Николай Кузнецов в тот период командовал Тихоокеанским флотом, и в полной мере разделил с Горшковым ответственность за катастрофу с эскадренным миноносцем.
Следует учесть, что катастрофа эта произошла осенью 1938 года, когда десятки старших офицеров Тихоокеанского флота уже были расстреляны, либо получили лагерные сроки. Не мог Чверткин не знать и того, что комиссию по расследованию происшествия с гибелью корабля возглавлял комбриг Филипп Октябрьский, в ту пору командовавший Амурской флотилией, и в своем неудержимом порыве к вершинам власти, приложивший максимум усилий, чтобы выводы той комиссии легли в основу расстрельного приговора по Горшкову и Кузнецову. В подробностях и деталях эту «историю» я изложил в первой части трилогии «Великая Отечественная война на Черном море как череда подвигов, преступлений и наказаний».
«… Когда в 1939 году я перевелся в Севастополь, то застал там Горшкова уже командиром бригады старых крейсеров. В этот период мы с ним почти не общались, а при встречах просто обменивались улыбками. Затем, с начала войны его послали на Азовскую флотилию, но еще до своего ухода он проявил необычную жестокость, которая привела к осуждению на десять лет достойного офицера Абрамова, командира крейсера «Красный Кавказ». Вердикт звучал неожиданно «За невыполнение приказа в условиях боя, близкого к боевому». Я не могу назвать второго такого человека, который решился бы обречь на суд военного трибунала достойного человека и отца многочисленного семейства.
Дело заключалось в следующем: во время учения на «Красном Кавказе» Горшков обратил внимание на то, что носовая башня не выполняет приказания и в наводке не участвует. На вопрос Горшкова командир корабля доложил, что башня в ремонте, механизмы разобраны и, поэтому, башня в учениях участвовать не может. Он своевременно доложил об этом командиру отряда, и горшков об этом знал.
Тогда Горшков поинтересовался, можно ли башню наводить вручную, на что командир ответил, что в башне нет никого кроме старшины, и, что он, вообще, не интересовался этим вопросом. «А вы поинтересуйтесь», – сказал Горшков. Абрамов ответил, что не замедлит узнать об этом после учения. «А я вам приказываю сделать это сейчас». И Абрамов, не долго думая, сказал, что глупых приказаний не выполняет. Вот и все. Абрамова присудили к десяти годам…».
В очередной раз, Иосиф Чверткин, в стремлении убедить читателя в том, что Горшков проявил не оправданную обстановкой жестокость, не учитывает ряд обстоятельств. Грамотный и волевой командир бригады, руководя учением на крейсере, требовал беспрекословного выполнения своих приказаний и указаний. Убедившись в том, что командир корабля при подготовке к артиллерийскому учению не удосужился выяснить фактическое состояние материальной части орудия главного калибра, любой комбриг на его месте так же возмутился бы…
При этом, в ответ на приказание, он слышит ответ подчиненного, граничащий с издевкой… Любопытно бы узнать, как поступил бы сам Иосиф Абрамович, окажись он на месте Горшкова? Скажу сразу, что Николай Абрамов ни тогда, ни, позже в защите такого уровня не нуждался, и, должно быть, потому и наглел сверх всякой меры.
Для того, чтобы разобраться в сути этого конфликта, придется в очередной раз вернуться в середину 1920-х годов. Напоминание о конфликте между Горшковым и Абрамовым вызывает необходимость в очередной раз обратить внимание читателя на основную причину конфликтов между офицерами, получившими образование в Военно-морском училище им. Фрунзе и их, с позволения сказать, коллегами, прошедшими курс обучения на параллельных классах при том же училище, начиная с 1926 года.
В большинстве исследований, посвященных военно-морскому образованию в России и СССР, утверждается, что решение о создании так называемых – параллельных классов при ВМУ было вызвано тем, что подавляющая часть политработников, направленных для службы в военно-морском флоте по своему общеобразовательному и культурному уровню не выдерживала никакой критики, вызывая сожаление и презрение со стороны командиров флота, и насмешки со стороны матросов и старшин, многие из которых имели несомненные преимущества перед теми, кто был призван их воспитывать в духе преданности партии и государству.
Дело в том, что упомянутая мной причина создания «классов», была первой, но не самой главной. Центральным комитетом ВКП(б) перед руководством Главного политуправления военно-морского флота была поставлена задача – группу наиболее подготовленных и преданных партии молодых политработников, направить на учебу в Военно-морское училище для последующего назначения на командные должности, с перспективой возглавить штабы и соединения военно-морских флотов. Эта задача была выполнена, и выпускники одной из таких групп, завершив первая из таких групп завершив обучение в 1931 году, были направлены на флоты и флотилии. В своем «узком» кругу они именовали себя «младотурками», помня о той роли, что была «предначертана» им партией…
На счет «младо» не знаю, а вот то, что в нашем представлении многие из них, по жизни, были «турками» – это точно. Именно с той поры эти опьянённые от блестящих перспектив военно-морские «образованцы» стали полуофициально себя именовать «представителями ЦУ на кораблях и частях флота». Проблема была лишь в том, что «резервуар», из которого высшее партийное руководство черпало свои резервы, был с явной тухлецой. Проникнувшись спецификой службы в системе политорганов флота, эти «младотурки» на всех последующих командных должностях оставались верны своим изначальным установкам – высокомерное отношение к подчиненным и заискивание перед начальством, презрение и «классовая» ненависть к строевым офицерам из интеллигентных семей. Как правило, при службе на кораблях и в штабах корабельных соединений, эти недоучки выделялись низким общеобразовательным уровнем и слабой морской и технической подготовкой.
По самому поверхностному анализу, более 70% выпускников параллельных классов, набранных из политработников, не поднялись по служебной лестнице выше подполковничьего уровня; многие были судимы за различные преступления, часть уволена в запас по несоответствию занимаемым должностям. Из отслеженных нами выпускников параллельных классов «партийного» призыва, достигших должностей командующих флотами, можно назвать Октябрьского и Пархоменко. Адмирал Басистый, тоже ставший командующим флотом, даже этим фигурантом дал фору – к поступлению в Военно-морскую академию он был допущен, имея образование… 4 класса.
Теперь, ознакомившись с моими доводами, основанными на документальных источниках, возвращаемся к конфликту между командиром бригады крейсеров капитаном 2 ранга Сергеем Горшковым и командиром крейсера капитаном 1 ранга Николаем Абрамовым. Коль скоро, мы знакомимся с очередным персонажем, имевшим отношение к Черноморской эскадре, то скажем о нем пару слов.
Абрамов Николай Иосифович
Не поднявшись выше командира старенькой канонерской лодки, после прохождения общего курса Военно-морской академии, с 1933 до 1936 года Николай Абрамов возглавлял штаб дивизиона канонерских лодок. Отметившись в течение полутора лет в должностях командиров эскадренного миноносца «Быстрый», миноносца «Шаумян» и лидера «Харьков», капитан 2 ранга Абрамов направляется советником командира дивизиона миноносцев испанского революционного флота.
И вот теперь, вернувшись из Испании с орденом Красного Знамени, став досрочно капитаном 1 ранга, Николай Осипович (Иосифович?) должен был терпеть придирки этого мальчишки-выскочки Сереги Горшкова – малорослого интеллигентика, младшего по званию, не говоря уже о пятнадцатилетней разнице в возрасте…
Быть может, в военной биографии Абрамова было что-то выдающееся, позволявшее ему так откровенно наглеть?
Начав службу в 1916 году матросом на эскадренном миноносце Балтийского флота, он в декабре 1917 года вступил в ВКП(б) и кратковременно отметился на Восточном фронте. После учебы на пехотных курсах, был демобилизован по состоянию здоровья. Проблемы со здоровьем не помешали ему отучиться в Свердловской совпартшколе и вернуться на флот уже в качестве политбойца, для того, чтобы в том же 1921 году начать учебу в Военно-морском политическом училище имени Рошаля.
Ну, что ж, на тот момент по уровню образования, в сравнении с Филиппом Ивановым, не ставшим еще Октябрьским, с Виктором Пархоменко и Николаем Басистым, Николай Абрамов был на недосягаемой высоте…
После выпуска из политучилища в 1924 году, не прослужив и года на подводной лодке, младший политрук Абрамов был направлен на параллельные классы при ВМУ им. Фрунзе, где ему посчастливилось учиться вместе с Филиппом Ивановым, уже ставшим Октябрьским. Так что, на большей части этапов последующей службы у Николая Осиповича был надежный защитник и покровитель. После инцидента с Горшковым, порадев за незадачливого «однокашника», контр-адмирал Октябрьский, освоившись в должности командующего флотом, определил Николая Осиповича на «плазматическую» должность «начальника группы для особых поручений при Военном Совете Черноморского флота».
Кто бы сомневался в том, что, разочаровавшись в командирской карьере, Николай Осипович сделал решительную попытку вернуться на привычную комиссарскую работу? Была еще должность заместителя начальника штаба Черноморского флота, затем должность командующего Днепровской военной флотилией, позволившая присвоить Абрамову звание контр-адмирала.
Начало Великой Отечественной войны Абрамов встретил на должности командующего Дунайской военной флотилией. В июле 1941 года он руководил перебазированием кораблей флотилии из Измаила в Одессу и Херсон. Корабли флотилия обеспечивали отход войск 18-й и 9-й армий и переправу на левый берег Южного Буга.
Так как в Херсоне в тот момент боеспособных сухопутных войск не было, оборона города была поручена Дунайской военной флотилии. В августе 1941 года Абрамов был назначен начальником Херсонского гарнизона с оставлением в прежней должности командующего Дунайской военной флотилии. В начале сентября ему была поручена оборона левого берега Днепра на участке Кринки – Днепропетровский лиман, тогда же им был организован сводный полк, в который вошли береговые подразделения флотилии.
В официальных документах не нашел отражения тот факт, что после перевода кораблей флотилии в Темрюк, личному составу флотилии, переименованной в Азовскую, пришлось сдерживать противника, танковые соединения которого вышли к Каховскому плацдарму и к переправам, отрезав наши части, отступавшие вдоль берега Азовского моря. Из кораблей флотилии был сформирован отряд во главе с монитором. Корабли отряда обеспечивали переправы и участвовали в поддержке приморского фланга наших войск.
При выяснении причин разгрома наших войск в районах переправ, был отдан под суд и осужден командир монитора «Железняков» капитан-лейтенант Маринушкин. Этого офицера командующий флотом адмирал Октябрьский принес в жертву особистам Южного фронта, требовавшим крови старшего морского начальника, ответственного за организацию переправ. А начальником этим, как вы уже догадались, был контр-адмирал Николай Абрамов...
После отстранения от должности командующего Дунайской военной флотилии, Абрамов был назначен командиром учебного отряда Черноморского флота.
Выводя Абрамова из-под удара, Октябрьский назначает его командиром учебного отряда, но отсидеться на этой должности Николаю Иосифовичу не удалось – с приближением немцев к Севастополю он был назначен комендантом 2-го сектора сухопутной обороны Севастополя. С этой ответственной должности он был своевременно сменен в первых числах ноября командиром 109-й дивизии Приморской армии полковником Новиковым. Оставаясь официально в прежней должности до марта 1942 года, Абрамов, командуя дивизионом канонерских лодок, участвовал в высадках десантных подразделений в ходе проведения Керченско-Феодосийской десантной операции.
В апреле 1942 года Абрамов был назначен командиром Иоканьгской военно-морской базы Северного флота, и прослужил он на этом замысловатом посту аж до октября 1944 года – до начала широкомасштабной операции войск Северо-Западного фронта и Северного флота по освобождению Советского Заполярья и наступления на северное побережье Норвегии и Финляндии.
«Звездный ча»с для контр-адмирала Абрамова наступил в декабре 1944 года, когда, по запросу и ходатайству того же Филиппа Октябрьского, он был направлен в Болгарию помощником председателя Союзнической контрольной комиссии по морским вопросам. Учитывая боевой, а главное – военно-политический опыт, контр-адмирал Абрамов в августе 1945 года был назначен командующим Польским военно-морским флотом. На этом посту Абрамов занимался, в первую очередь, формированием ВМФ, восстановлением кораблей и судостроительных заводов Польши.
С февраля 1946 по январь 1948 года – командир отряда учебных кораблей Южно-Балтийского флота.
В 1948–1960 годах он служил при Главнокомандующем ВМФ, занимался приёмкой военных кораблей. В мае 1960 года Абрамов был уволен в отставку.
В отставке он возглавлял ленинградскую секцию ветеранов-»испанцев». На этот факт тоже стоит обратить внимание – отставной контр-адмирал Абрамов не возглавил ветеранов Днепровской или Дунайской флотилий (кто помнил о его истинных боевых заслугах!), а решился председательствовать в узком кругу наших бывших советников в Испании, где он не успел так основательно наследить, как в Измаиле, или же в Темрюке. Кстати, Николая Иосифовича можно понять: не считая ордена, пожалованного ему за успешное командование Польским флотом, единственную заслуженную боевую награду – орден Боевого Красного Знамени он получил за выполнение интернационального долга в Испании в 1937 году.
Умер Николай Осипович в 1964 году. Похоронен на Ново-Волковском кладбище.
По Николаю Абрамову особых вопросов не возникает – начав командирскую карьеру со старенькой канонерской лодки, выше командира дивизиона из таких же «развалюшек» он не способен был подняться. Не помогло ни академическое образование, ни посильная помощь Филиппа Октябрьского. Хотя, не достигнув намеченных целей в своем родном флоте, контр-адмирал Абрамов сподобился, хоть и на кратковременное, но, все-таки, – командование польским флотом. Если, конечно считать флотом старенький немецкий миноносец и пять тральщиков, имевшихся в распоряжении нашей группы войск в Польше. Хоть и говорят, что из дерьма не слепишь конфетку, но приходится признать, что братство наших политработников, ощущавших себя «младотурками», было способно на чудеса.
Следует ответить еще на один вопрос – почему умный, проницательный, но слишком закомплексованный Иосиф Чверткин в качестве иллюстрации жестокости «карьериста Сереги» выбрал столь неудачный и слабоватый для последующего служебного уровня адмирала С.Г. Горшкова эпизод с Николаем Абрамовым?
Я уверен, что, сочувствуя Николаю Иосифовичу, «…ставшего жертвой жестокого и несправедливого Горшкова», Иосиф Абрамович определенно учитывал национальность Абрамова. Вот, и сработали свято исповедуемые Чверткиным принципы: «еврей по определению не может быть тупицей и наглецом» и «любой еврей достоин защиты от скрытых и явных антисемитов».
Из воспоминаний Чверткина:
«…На эскадру Горшков вернулся уже после окончания военных действий на Черном море. Я уже был командиром дивизиона миноносцев. Я не знаю как Серега относился ко мне. Я не могу дать однозначного ответа на этот вопрос. Временами он относился ко мне очень хорошо, был предельно внимательным, ждал к обеду или ужину на линкоре, не начинал есть пока я не приду. В особенности, он хорошо ко мне относился во время выполнения каких-то особых заданий, например, написания для него докладов или подготовке в роли начальника штаба на очередную оперативную игру. Здесь он был очень внимательным. Но часто бывал несправедлив, на совещаниях выступал нечестно по отношению ко мне, с надуманными нареканиям в мой адрес, критиковал, называя неуправляемым командиром, как будто специально стремился меня унизить, и подорвать мой авторитет. На совещаниях часто приходил в ярость от моих вопросов или моих реплик. Горшков все время говорил, что ему нужны исполнительные командиры. Он не переставал внушать нам, командирам кораблей, что он выше всего ставит исполнительность, а там, где начинается «инициатива», всегда наблюдается страшная путаница…»
Что же здесь удивительного? В мае 1941 года Сергей Георгиевич Горшков окончил Курсы усовершенствования высшего начальствующего состава флота при Военно-морской академии. С началом войны на Черном море корабли его бригады героически защищали осажденную Одессу, успешно осуществили первый на Черном море десант в районе Григорьевки. В октябре 1941 года С.Г. Горшков, которому незадолго до этого было присвоено звание контр-адмирала, был назначен командующим Азовской военной флотилией. В ходе Керченско-Феодосийской операции в декабре 1941 года корабли и суда флотилии перевезли на северное побережье Керченского полуострова около 6 тысяч человек, большое количество боевой техники и боеприпасов. Керченско-Феодосийская операция позволила сорвать вторжение противника через Керченский пролив и вынудила 11-ю немецко-фашистскую армию перейти к обороне под Севастополем. Азовская флотилия стала одним из первых морских формирований, принявших участие в битве за Кавказ.
9 августа 1942 года Военные советы Северо-Кавказского фронта и Черноморского флота приняли решение возложить на 32-летнего контр-адмирала командование объединенными силами Азовской флотилии и Керченской, Новороссийской, Темрюкской военно-морских баз. В самый разгар тяжелых боев с фашистами, 27 августа 1942 года, Сергей Георгиевич был принят в ряды ВКП(б).
После расформирования Азовской флотилии в сентябре 1942 года С.Г. Горшков был назначен заместителем командующего Новороссийским оборонительным районом. В феврале 1943 г. в связи с успешным наступлением советских войск и освобождением ряда городов на юге нашей страны была воссоздана Азовская флотилия. Ее командующим назначен С.Г. Горшков. Весной 1943 г. флотилия под командованием С.Г. Горшкова принимала участие в ряде десантных и набеговых операций для содействия войскам Южного и Северо-Кавказского фронтов. Наиболее крупными операциями флотилии были: десант в Мариуполь, Осипенко и Темрюк; поддержка с моря частей Северо-Кавказского фронта и, наконец, крупная десантная операция в ноябре 1943 г. по высадке частей отдельной Приморской армии на Керченском полуострове. За умелое и мужественное руководство боевыми операциями по высадке десантов в районе Таганрога и Осипенко и за достигнутые в результате этих операций успехи в боях с немецко-фашистскими захватчиками Президиум Верховного Совета СССР Указом от 18 сентября 1943 г. наградил контр-адмирала С.Г. Горшкова орденом Кутузова I степени.
В 1944 г. наступление войск 3-го Украинского фронта потребовало поддержки со стороны флота. Азовская флотилия переформировывается в Дунайскую и перебазируется в Одессу. Ее командующим назначен С.Г. Горшков. В сентябре 1944 г. ему присваивают звание вице-адмирал, его имя за умелое командование флотилией не раз упоминается в Приказах Верховного Главнокомандующего.
С августа до декабря 1944 года корабли Дунайской флотилии, ведя бои и высаживая десанты, способствуя победоносному продвижению войск 3-го и 4-го Украинских фронтов, вышли на подступы к Будапешту.
В январе 1945 года, передав командование Дунайской флотилией бывшему командиру Новороссийской военно-морской базы контр-адмиралу Холостякову, вице-адмирал Сергей Георгиевич Горшков назначается командующим эскадрой кораблей Черноморского флота. В представлении сказано, что назначение тов. С.Г. Горшкова на должность командующего эскадрой преследует цель «…передать боевое ядро флота в руки опытного, решительного и боевого адмирала». Кто бы сомневался в том, что оставлять на эскадре Николая Басистого крайне нежелательно, и ему нужна замена?
Принимая командование Черноморской эскадрой, Горшков явно был не в восторге от технического состояния кораблей, от уровня боевой и морской подготовки их экипажей. Отсутствуя на эскадре более трех лет, Горшков вынужден был заново осваивать вопросы повседневного и боевого управления, знакомиться с работой штаба эскадры, устанавливать рабочие контакты с отделами и управлениями штаба флота. Безусловно, в этих вопросах ему требовалась помощь. Поддержки от командующего флотом Октябрьского, его начальника штаба Басистого и многих офицеров штаба флота, воспринимавших его как бывшего командира бригады, ждать не приходилось. К кому в этой ситуации он мог обратиться за помощью? Вот он, изредка и обращался к своим бывшим однокашникам – начальнику оперативного отдела штаба – Оскару Жуковскому, командиру Севастопольской базы Илье Нестерову, командиру дивизиона миноносцев Иосифу Чверткину. Но, если должностное положение Жуковского и Нестерова позволяло в служебной обстановке им общаться с Горшковым на равных, то такие же отношения с командиром дивизиона старых миноносцев выглядело бы не совсем уместными. По крайней мере, так считал вице-адмирал Горшков, осваиваясь в должности командующего эскадрой. С этим Чверткину следовало смириться, и не ставить Горшкова на совещаниях в дурацкое положение своими неуместными вопросами и еврейскими подначками, предполагавшими какие-то особые отношения между ними.
Если бы Чверткин после окончания училища не изображал Джеймса Бонда черноморского разлива, не портил кровь убогим политработникам, и не просиживал штаны в академических аудиториях, то, возможно, и он бы к 1939 году, как и Горшков, командовал бригадой кораблей. Ну, а уж если не сложилось – так не сложилось. И не стоило винить том, свое еврейское происхождение. Виновата была его еврейская натура, такие же проблемы бывают у хохлов и кацапов, которые слишком выпячивают свою национальную особливость…
В летописных сводах XIII-XIV веков упоминается о том, что Волынские и Галицкие князья, отправляясь в боевые походы, имели в обозе «умных евреев». Один из них отвечал за хозяйственное, продовольственное и финансовое обеспечение дружины, второй служил советником князя при решении дипломатических проблем, третий выполнял функции военного советника и привлекался на военные советы наравне с воеводой князя. Очень похоже, что функции третьего советника князя были сродни обязанностям начальников штабов в более позднее время.
Сергей Георгиевич Горшков родился в Хмельницкой губернии и хорошо знал историю своего края. Начальником штаба Азовской, а затем и Дунайской флотилии был у него грамотный, работящий, осторожный, не склонный к авантюрам, и не претендующий на более высокие посты, капитан 1 ранга Свердлов. Будучи племянником ленинского соратника, недоброй памяти Якова Свердлова, он никогда не напоминал о своем высокородном дядюшке, а к своим обязанностям относился очень ответственно.
Если бы Чверткин вел себя несколько иначе, придерживая свой язык, то Горшков вполне мог провести Иосифа Абрамовича на должность начальника оперативного отдела штаба эскадры, с перспективой на более высокую должность в штабе флота. Но Иосиф Абрамович был слишком умен, чтобы правильно оценивать обстановку:
«…Однажды, на выходе в море, мой дивизион должен был отделиться от эскадры и направиться на выполнение особого задания. Я спрашиваю Серегу: «А как быть, если обстановка изменится? Отделяться от эскадры, или действовать по обстановке? «Ждать моих указаний», – был короткий ответ Горшкова. А в море все пошло не по плану. Никто не придерживался плановой таблицы, все запаздывали, и в этой обстановке логично было бы с моей стороны проявить инициативу и действовать самостоятельно. Но приказ Горшкова был ясен: ждать приказаний. И я ждал. Конечно, все было перепутано. На разборе Горшков в мой адрес сказал, что я не смог сообразить, что обстановка изменилась и надо было проявить инициативу. Я не выдержал и с места сказал, что я прекрасно понимал, как действовать, но не надо было налагать запрет на инициативу. Нельзя одновременно быть исполнительным и действовать самостоятельно. Я сказал: «Дайте нам распоряжение, а уж мы сообразим, что сделать». Мое выступление было дерзко, и, тыкая в меня пальцем, он вскричал: «Теперь вы видите, что он невозможен»…
В другой раз мы возвращались с моря, я со своим дивизионом во главе эскадры. При приближении к Севастополю мы увидели, что на фарватере на якоре стоит линкор, буксир его поворачивает в разные стороны, на различные галсы для размагничивания С флагмана мне приходит семафор: «Оставить линкор слева». Но пока приближались, линкор очередной раз развернули на 180 градусов, и слева его оставить уже было нельзя. Я оставил его справа и поступил правильно. Но на разборе выхода Серега снова раздраженно сказал в мой адрес, что я недисциплинированный командир…»
После назначения Чверткина командиром «Красного Крыма», он перешел в подчинение командира отряда учебных кораблей, и долго не виделся с Горшковым. Затем, с назначением командиром крейсера «Ворошилов» он снова попал в подчинение к командиру эскадры, и их общение продолжилось в прежнем режиме.
До этого момента лидирующее место на флоте занимал крейсер «Молотов». По утверждению Чверткина, особому положению «Молотова» способствовало то, что при сходе с корабля товарищ Сталин расцеловал его командира Бориса Петрова. Должно быть, были причины у Сталина так благоволить к командиру крейсера?
Посмотрим, как Чверткин характеризует «любимца товарища Сталина»:
«…Борис Петров был значительно моложе меня, высокий, красивый, очень способный мальчик, большой умница, о себе говорил, что у него хорошо подвешен язык. Больше специализировался в качестве штурмана и только после войны был назначен командиром крейсера «Молотов». Это он понравился Сталину, и тот его поцеловал на прощание.
Пребывание Сталина в Севастополе и его посещение крейсера «Молотов» было широко разрекламировано и освещалось в печати. На «Молотове» Сталин совершил переход в Новороссийск, по пути туда Борис Петров провел сложное учение со стрельбами и борьбой за живучесть корабля, с имитациями всякими профессионально-морскими штучками, и говорят, что Сталин был потрясен этим. Больше всего Сталину понравился сам Борис Петров, высокий, сероглазый, с казацкой копной волос на голове, и, вообще, очень симпатичный. При расставании Сталин расцеловал его.
Начальник политотдела тоже симпатизировал Борису Петрову и всем рекомендовал брать с него пример. Сказать вернее, он был просто в восторге от него. Ко всем своим достоинствам, Борис отличался тем, что, проходя мимо каюты начальника политотдела, обязательно заходил к нему и советовался относительно комсомольской работы, дисциплины и прочих вопросов. Обычно мы этого не делали, потому что не подчинялись начальнику политотдела, мы подчинялись командиру эскадры.
Однажды Борис зашел ко мне в каюту, закрыл дверь, проверил стоит ли мой рассыльный за дверьми, и стал меня упрекать за то, что я не захожу в начполиту. Борис уже слышал о том, что политотдел собирает против меня компромат, и что я наношу себе сильный вред тем, что игнорирую их начальника. Стал мне объяснять, что нельзя быть таким легкомысленным, надо учитывать время, в котором живем, и считаться с этим как с неизбежным злом. Я слушал удрученный эти слова от Бориса, и ответил, что не хочу и не могу лицемерить. На это Борис сказал: «А я люблю лицемерить?! Если ты дорожишь своей должностью, своей возможностью служить стране в должности командира крейсера, то ты должен лицемерить как мы все».
После очередного доклада командующему я подумал, а не зайти ли мне к Колодкину? И аж «заколдобился» от такой мысли, настолько мне стало противно, настолько сам он был мне тошнотворен этот лицемер и карьерист, который изображал верного слугу партии. Проходя мимо его каюты, я заметил, что он стоит за дверью. Быть может, ждал, не зайду ли я к нему? Но я прошел мимо, в противном случае я перестал бы себя уважать. Но дело, все-таки, не в занимаемой должности, а в личных достоинствах. Колодкина я презирал...
Через много лет, будучи в запасе, я вновь встретил Бориса Петрова на собрании ветеранов. Он был в звании вице-адмирала и командовал эскадрой в Средиземном море после войны 1967 года. При встрече я напомнил ему о том разговоре в каюте весной 1948 года. Борис рассмеялся и сказал, что мне все равно ничто не помогло бы. И, верно, мне ничто уже не поможет. При рождении я еще не умел прогнозировать и не мог предвидеть, что при развитом социализме национальность будет играть такую важную и отрицательную роль в жизни советского человека».
Стоило бы единоверцам Иосифа Абрамовича заранее спрогнозировать все возможные гримасы социализма, когда они всей своей кодлой ввергли Россию в революцию и братоубийственную Гражданскую войну. Он, должно быть, с рождения твердо верил в то, что социализм – это рай исключительно для евреев, и очень переживал, когда понял, что заблуждался… Дорога в еврейский рай, стала петлять, начиная с 1927 года, с приходом к власти Сталина; стала трещать и осыпаться в 1937 году, ответвилась в направлении Палестины в 1947 году, а на российском участке обрушилась в 1952 году…
«...У Бориса Петрова складывались не самые лучшие отношения с Горшковым. Он его страшно боялся, не доверял ему, считал, что тот к нему относится нечестно и ненавидел Горшкова изо всех сил. Часто было видно, что Борису было трудно на совещаниях, когда он подвергался незаслуженным нареканиям Горшкова. Значит, не только одного меня ругал Серега. Надо отметить, что Горшков не ценил своих способных командиров. Подчиненными к себе он подбирал людей, таких как Петя Уваров, Виктор Пархоменко, Зенькович. На протяжении своей службы на флоте он несколько раз обращался в ЦК с жалобами на Петрова. Особенно значительны были жалобы в то время, когда Борис командовал эскадрой в Средиземном море во время Шестидневной войны на Ближнем Востоке и позже. Военный отдел ЦК создавал специальные комиссии, чтобы разобраться в их конфликте, однако, эти жалобы не помешали Борису продвинуться по службе, дослужиться до вице-адмирала…»
Здесь Иосиф Абрамович неправ: конфликты между адмиралами начались лишь тогда, когда Сергей Горшков в полной мере оценил Бориса Петрова как потенциального претендента на пост Главкома ВМФ.
«…Позже Бориса назначили начальником кафедры общей тактики в Академии. Несколько лет назад он переехал в Севастополь и в прошлом году скончался на 65-м году жизни…».
Число ошибок в рукописи Чверткина все множится… Адмирал Борис Петров умер на 71-м году жизни в декабре 1984 года.
Борис Фёдорович Петров (из официальных источников).
Родился 7 февраля 1914 года, д. Клобучино, Новгородская губерния. В Военно-морском флоте с 1931 года, член КПСС с 1947 года.
После окончания Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе (май 1931 – июнь 1936) назначен командиром БЧ-1 крейсера «Коминтерн» (до ноября 1937 года), затем окончил штурманский отдел Специальных курсов командного состава РККА (с ноября 1937 по октябрь 1938 года), после чего вплоть до апреля 1941 года преподавал мореходную астрономию в Черноморском ВВМУ.
С апреля 1941 года исполнял обязанности штурмана Отряда лёгких сил Черноморского флота, вступил в этой должности в Великую Отечественную войну. С июля 1942-го по ноябрь 1943 года – флаг-штурман бригады крейсеров Черноморского флота.
С ноября 1943 по апрель 1944 года – командир по оперативной части оперативного отдела штаба Черноморского флота, с марта 1944 по октябрь 1945 года – старший помощник командира крейсера «Ворошилов», до марта 1946 года – исполняющий должность командира лидера эсминцев «Киев». Имя Б.Ф. Петрова отмечалось в приказах Верховного Главнокомандующего.
В марте-октябре 1946 года командовал эсминцем «Озорной», затем, до декабря 1949 года – крейсером «Молотов» (как раз 19 августа 1947 года корабль пи осетил И.В. Сталин). С декабря 1949 по декабрь 1952 учился на основном факультете Военно-морской академии имени К.Е. Ворошилова, позднее, вплоть до января 1953 года, находился в распоряжении Управления кадров ВМС. До апреля этого года командовал строящимся тяжёлым крейсером «Сталинград». С мая 1953 по март 1955 года – начальник штаба эскадры, 31 мая 1954 года присвоено воинское звание «контр-адмирал».
С марта 1955 года по сентябрь 1956 года – командующий эскадрой Черноморского флота. Освобождён от занимаемой должности за «серьёзные упущения по службе (после гибели в результате взрыва линкора «Новороссийск») и назначен командиром 15-й дивизии крейсеров Тихоокеанского флота (октябрь 1956 – январь 1959 года».
С 1959 по август 1961 года – заместитель начальника кафедры, до мая 1962 года – заместитель начальника кафедры общей тактики ВМФ и ПЛО, с мая 1962 по июль 1963 – начальник той же кафедры. Позднее, вплоть до июня 1967 года занимал пост начальника кафедры тактики противолодочных сил флота Военно-морской академии.
В течение двух лет, с июня 1967 по сентябрь 1969 года был первым командиром 5-й оперативной эскадры ВМФ в Средиземном море. 25 октября 1967 года ему было присвоено звание «вице-адмирал».
До декабря 1969 года находился в распоряжении Главкома ВМФ, после чего, до декабря 1974 года, исполнял обязанности заместителя начальника Военно-морской академии по учебной работе. Кандидат военно-морских наук, профессор (1972).
В декабре 1974 года отправлен в отставку. Скончался 3 декабря 1984 года в Севастополе, похоронен на кладбище Коммунаров.
Теперь возвращаемся в сентябрь 1944 года в базу румынского флота Констанцу и рассмотрим, как происходила приемка кораблей Румынского флота в состав ВМФ СССР...
Прием кораблей Румынского флота
Мы неоднократно упоминали о том, что участие Черноморского флота в боевых действиях завершились операцией флота по разгрому немецко-румынского флота в западной части моря и захватом военно-морских баз на побережье Румынии и Болгарии. С этого момента основные задачи по борьбе с минной опасностью решались минно-тральными силами флота, а перед Черноморской эскадрой стояли задачи ремонта кораблей, восстановления береговой инфраструктуры в Крыму, и прежде всего в Севастополе, возвратившим себе статус главной базы флота.
После освобождения Крыма, в ходе проведения Ясско-Кишинёвской наступательной операции, наши войска в процессе победоносного продвижения по территории Румынии вышли к дунайским и черноморским портам. При их захвате огромную роль сыграли дивизионы Дунайской речной флотилии, до той поры организационно входившей в состав Черноморского флота. В главной Военно-морской базе Румынии Констанце оставались корабли и суда румынского и немецкого флотов, не успевшие уйти вверх по Дунаю.
При том, что основная часть кораблей и судов Черноморского флота продолжала базироваться на Кавказские базы, в район Констанцы прибыл командующий флотом с офицерами походного штаба. В Констанцу была направлена группа офицеров для приема от румынского морского командования кораблей и судов, рассматриваемых в качестве боевых трофеев (см. Приложение, стр. 103, Корабли ВМС Румынии, входившие в состав Черноморской эскадры).
Иосиф Чверткин вспоминает: «…В конце сентября 1944 года я получил срочную шифровку с приказанием немедленно прибыть в Констанцу. Я полетел туда с моим вестовым Сергеем Бодинчуком, потому, что после ранения еще не в состоянии был ухаживать за собой сам. Берег открылся за 50-60 километров, и я узнавал все приметные места румынского побережья не хуже, чем на кавказском или крымском побережье. Со мной на «Каталине» полетели Паевский, Керенский. Там уже был и контр-адмирал Марков, который был занят главным образом, формированием команд, которые потом занимались мародерством в его пользу. Они грабили церкви, забирали иконы, ковры, и разную утварь из драгоценных металлов. Марков не отказывался ни от чего, широкая натура.
При официальной сдаче румынской морской дивизии в составе четырех миноносцев: «Марешти», «Маришешти», «Король Фердинанд» и «Королева Мария», в каюте командира флотилии, кажется, его звали Евгений Рыцяну, разыгралась драматическая сцена: Рыцяну снял палаш и вручил его Маркову, Марков передал его мне, а я Сереже Бодинчуку, моему вестовому. Евгений Рыцяну, передав палаш Маркову, незаметно вытащил пистолет «Беретта» и застрелился у нас на глазах, выстрелив себе в висок. Все были потрясены. Рыцяну положили на его же кровать, которая была задрапирована бархатными занавесками красного цвета. На этой кровати, за этими тяжелыми бархатными занавесками, спал мой одиннадцатилетний Женечка, когда он пришел навестить меня и заболел скарлатиной. Но вернемся к Рыцяну. Когда его положили на кровать, то его ноги в лаковых туфлях высовывались из-под занавесок. Марков обратил внимание на туфли и, забыв об окружавшей нас обстановке и трагической смерти румынского офицера, снял эти туфли с мертвого и передал их Сереже с приказанием отнести их к Подсиорину. Он также снял с Рыцяну золотые часы со словами: «...чтоб не пропадало».
После этой «официальной сдачи» и после мародерского акта, Марков, как ни в чем ни бывало, оставил каюту, стараясь напялить на себя важный вид. Сережа тоже «приложил руку» к трофеям, он взял для меня морские настенные часы (они и сейчас висят в квартире у моего Женечки в Хайфе), два бинокля и палаш, который перед смертью снял с себя румынский офицер (хранятся у Арика в Ленинграде). И все, больше у меня трофеев нет, но теми, что у меня дорожу как реликвиями».
Впечатляющую картину приема капитуляции в масштабе румынской морской флотилии изобразил в своих воспоминаниях отставной капитан 1ранга Иосиф Абрамович Чверткин, бывший на тот момент командиром дивизиона старых миноносцев, и направленный в Констанцу, для участия в приемке трофейных кораблей, с перспективой их включения в состав своего дивизиона.
Возникает вопрос: неужели командующий флотом адмирал, посылая своего представителя контр-адмирала Маркова, и наверняка зная его шкурническую натуру, не мог подобрать для этой военно-дипломатической миссии более подходящую кандидатуры? Включение в состав «миссии» Чверткина понятна – он владел французским и румынским языками, и ему предстояло командовать этими кораблями… Быть может, Марков, получивший высокое звание контр-адмирала, имел какие-то выдающиеся заслуги в период ведения боевых действий?
В июне 1941 года, Марков командовал новейшим крейсером «Ворошилов», на борту которого в ходе проведения «набеговой» операции на тот же порт Констанцу находился командир Отряда легких сил Черноморской эскадры контр-адмирал Тихон Новиков. Лидеры эскадренных миноносцев «Москва» и «Харьков», приблизившись на 90-100 кабельтовых в берегу, производили стрельбу по румынским нефтепромыслам, и сами стали мишенями для 11-дюймовой береговой батареи, способной поражать морские цели на дальности до 180 кабельтов. По должности старшего помощника, Иосиф Чверткин находился на ГКП крейсера и был свидетелем того, как командир «Ворошилова» капитан 2 ранга Марков, по свой хамской натуре, считая себя великим морским стратегом, жестко напирая на слабовольного Новикова, убедил его в том, что, посылая для спасения экипажа «Москвы» эскадренные миноносцы из состава отряда прикрытия, тот рискует под ударами авиации и береговой батареи противника потерять остальные корабли отряда. В результате, дождавшись присоединения к отряду лидера «Харьков», имевшему малый ход из-за полученных повреждений, корабли отряда легких сил, отражая атаки немецкой авиации, начали движение в сторону Севастополя.
Румынское командование, убедившись, что опасность со стороны советских кораблей миновала, послало в район гибели «Москвы» гидросамолеты, поднявшие из воды большую часть экипажа, обреченного на плен инфантильным и трусливым командованием.
Выдерживая принятую схему повествования, опять воспользуемся воспоминаниями Иосифа Абрамовича, не считавшего нужным сохранять политкорректность в отношении людей, изрядно попившим его иудейской кровушки. Возвращаясь к развернутой характеристике Филиппа Савельевича Маркова, Чверткин пишет:
«…Оказывается, я его знал и у меня было вполне сложившееся мнение об этом «товарище». Зимой с 1931 на 1932 год, когда я учился в разведшколе, Оксман пригласил своего земляка (из Новороссийска), выпускника общих курсов академии, сделать доклад о «военно-морском искусстве». Докладчик, холеный и вылощенный капитан 2 ранга, сделал нам на редкость серый, бездарный и крайне невежественный доклад, но при этом держался важно и напыщенно. Это и был Марков, и Оксман по-дружески, устроил ему «бенефис». Потом мы смеялись над Оксманом и ему пришлось оправдываться. Марков был из политработников и свои серые свойства и развращенный нрав сохранил на всю жизнь. Он был не глуп, но хитер и порочен. У него не было терпения или эрудиции написать распоряжение больше пяти-шести строчек. Вот пример его эпистолярного искусства: «Приказ №… Сего числа матрос Иванов уволился на берег и, приведя себя в нетрезвое состояние, украл курицу и, забравшись через окно к гражданке Сидоровой, убил ее, выпотрошил в уборной, и съел…».
В другой раз, зайдя на камбуз, он увидел, как больше двадцати матросов занимаются разделыванием около двухсот тушек кур, причем, небрежно обращаются с потрохами. Маркова это возмутило, и он в тот же день написал обличительный приказ «О пупах курей». Свой непревзойденный рекорд он поставил после окончания войны, уже в звании контр-адмирала. Свое исследование, в котором он делился боевым опытом, Марков начал сакраментальной фразой: «Как учит опыт Великой Отечественной войны, Кавказские горы подходят к самому урезу моря…».
Все смеялись, однако, никто не задумывался над тем, как подобный человек мог руководить и командовать… При этом, Марков был властным командиром, и, хотя не всегда представлял себе, как ликвидировать беспорядок на корабле, но требовал от подчиненных, чтобы все было хорошо, и умел выжать из них, все, что ему было нужно. Помимо этого, Марков хорошо управлял маневрами корабля, чем и отличался от Октябрьского, который по существу, моряком и не был… Думаю, что главные черты своего характера Марков проявил при захвате нами Морской дивизии румын. В эту дивизию входили четыре миноносца, несколько сторожевиков и подлодка «Дельфинул». Марков был «королем» мародеров. Он организовал специальные команды, которые обирали румынские корабли и паковали вещи в тюки. Там были тонны ковров, серебряные столовые приборы, посуда и даже мебель… С горестным изумлением наблюдал я картину этого похабства, но не в моей власти было прекратить безобразие. Правда, в конце концов Маркова разжаловали до капитана 2 ранга и уволили в запас, но затем восстановили.
В последний раз я видел Маркова в Николаеве в 1951 году. Вид у него был жалкий. Он подошел и, не протягивая мне руки, заметил, что я, наверно, откажусь подать ему руку, как человеку подлому, получившему по заслугам. Но я не стал с ним объясняться и не высказал ему всего, что он заслуживал. Я только осведомился о его жене, с которой Эммочка была знакома, забыв о том, что Марков много раз разводился. А он, не смущаясь, спросил, какую именно жену я имею в виду. Мне стало неловко.
Ко всему тому, что я уже сказал о нем, я должен добавить, что на корабле, которым командовал Марков, он заводил сеть «стукачей», которые докладывали ему подробно и систематически о том, что о нем говорят, и, если кто позволял себе критически о нем отозваться, тому приходилось потом горько об этом сожалеть. Подлая и мстительная натура. Вот с этим человеком мне пришлось проработать бок о бок в течение почти десяти лет, с маленькими перерывами, и большей частью, в его подчинении. Это не Душенов, и Иванов, и не Галлер в Главном Морском штабе. Марков и Басистый составляли «чудесный» тандем, в подчинении которого мне пришлось прослужить всю войну и добрую часть службы после войны…».
Из официальной информации по Филиппу Маркову.
Марков Филипп Савельевич
Родился в 1898 году в слободе Вознесенской, ныне её территория в черте города Запорожье, Екатеринославская губерния. В 1915 году окончил школу юнг, а в 1916 году минную школу в Севастополе. Обучение проходил вместе со своим земляком – Николаем Басистым. В Красной гвардии с ноября 1917 года, участвовал в карательных акциях по подавлению крестьянского мятежа в Курской губернии. С февраля 1918 года – матрос-электрик эсминца «Громкий» Черноморского флота, участвовал в подавлении офицерского восстания в Крыму и затоплении кораблей в Новороссийске. С августа 1918 года принимал участие в боях в составе Волжско-Каспийской военной флотилии в качестве: председателя судового комитета на форт-барже «Сережа», с ноября 1918 года – матрос-электрик на вооруженном пароходе «Красное Знамя», с октября 1920 года на эсминце «Поражающий». С 1919 года член ВКП(б). С октября 1922 года вновь на Черноморском флоте, где занимает должности секретаря партбюро Главвоенпорта и отряда траления в Севастополе, с декабря 1923 года – начальника партотдела Политуправления ЧФ, с августа 1924 года – комиссара дивизиона канонерских лодок.
С октября 1926 года – слушатель Военно-морской академии им. К.Е. Ворошилова.
После окончания академии в январе 1931 года проходит службу на Черноморском флоте: помощником командира, старшим помощником командира и командиром крейсера «Профинтерн». В августе 1937 года был арестован и находился в заключении до июня 1938 года. После освобождения из заключения был восстановлен на службе в прежнем звании капитана 2 ранга. В июле 1938 года назначен командиром лидера эскадренных миноносцев «Харьков».
На всех своих последующих должностях проявлял непомерные амбиции, особенно выпячивая «революционные» заслуги, по которым считал себя ровней Николая Басистого, комиссовавшего с ним на баржах Волжской флотилии. С августа 1939 года назначен командиром крейсера «Ворошилов», на этой должности участвовал в боевых действиях по обороне Одессы, Севастополя и Кавказа. С марта 1943 года – командир бригады крейсеров Черноморского флота. С апреля 1944 года – начальник штаба эскадры кораблей ЧФ, сменив на этой должности Николая Басистого. C февраля 1945 года – командир Потийской ВМБ ЧФ. В ноябре 1947 года «…по несоответствию занимаемой должности» направлен в распоряжении управления кадров ВМС.
С января 1948 года – командующий Особым укрепленным районом 4-го ВМФ, в январе 1949 года снят с должности, исключен из партии. По утверждению Иосифа Чверткина, тогда же Марков был снижен в звании до капитана 2 ранга, но этот факт не подтверждается официальными источниками.
С февраля 1949 года командир крейсера «Фрунзе». С ноября 1949 года в запасе Вооружённых Сил СССР. В 1953 году, после смерти Сталина и прихода к власти Никиты Хрущева, по ходатайству партийной организации был восстановлен в рядах КПСС.
Для нашего исследования весьма любопытен тот факт, что к награждению орденом Ушакова 2-й степени Филипп Савельевич был представлен командующим флотом Филиппом Октябрьским по ходатайству командующего эскадрой Николая Басистого. Указ о награждении подписан 25 декабря 1944 года. Очень похоже, что основанием для награждения флотоводческим орденом стали «…особые заслуги в ходе выполнения военно-дипломатической миссии в Румынии». Должно быть, в тот же период, по причине дремучей неграмотности, потребовал от портного, чтобы на ворот парадного мундира ему нашили позумент, присвоенный старшим офицерам и адмиралам, прикомандированным к дипломатическим миссиям в качестве военных атташе.
Что же касается «праведного» гнева Иосифа Абрамовича в отношении шкурнических наклонностей «трофейщика» Маркова, то я не удержусь от одного сравнения. Осуждая Маркова за редкостный цинизм и выдающееся святотатство, проявленное при разграблении румынских кораблей, и ограбление трупа румынского офицера, считаю возможным напомнить наследникам Иосифа и Евгения Чверткиных в Хайфе и Санкт-Петербурге, «свято» хранящим боевые трофеи, что палаш румынского офицера, командовавшего Морской дивизией, согласно соответствовавших инструкций по приему капитуляции, следовало внести в протокол, и передать на ответственное хранение в музей Черноморского флота. По крайней мере, по такой схеме действовал П.С. Нахимов, приняв золотую саблю у капитулировавшего в Синопе адмирала Осман-паши, командовавшего турецкой эскадрой. Я уже упоминал о том, что операцией по обстрелу нефтепромыслов в районе главной военно-морской базы Румынии Констанцы руководил командир Отряда легких сил Черноморской эскадры контр-адмирал Тихон Новиков. Чтобы не возвращаться к этому персонажу, дадим ему краткую характеристику.
Что нам известно об этом адмирале?
Тихон Андреевич Новиков
После окончания ВМУ им. Фрунзе в 1926 году, служил на линкоре, учился на Специальных курсах по минной специализации». С октября 1928 по сентябрь 1929 года – минер на эсминце, с сентября 1930по февраль 1931 года – помощник командира эсминца. С февраля 1931 по сентябрь 1932 года – командир эскадренного миноносца «Войков» на Балтике. В том же году после учебы на тактических курсах при ВМА командовал эскадренным миноносцем «Эривань» в составе Морских сил Дальнего Востока. С марта 1935 по май 1937 года командовал отдельным дивизионом сторожевых кораблей Тихоокеанского флота. С мая 1938 по август 1939 года находился в заключении по ложному доносу. В ноябре 1939 года после восстановления в кадрах ВМФ командовал отрядом строящихся подводных лодок Балтийского флота.
С января по ноябрь 1941 года командовал отрядом легких сил в составе эскадры Черноморского флота. Снятый с должности командира Отряда легких сил, и откомандированный в «распоряжение» Наркома ВМФ, контр-адмирал Новиков последовательно служил на следующих должностях:
В ноябре 1941 – марте 1942 г. – командир бригады речных кораблей Волжской военной флотилии. В марте – июле 1942 г. – командир Горьковской военно-морской базы. В июле – августе 1942 г. – командир бригады траления, в августе 1942 – феврале 1943 г. – командир 2-й бригады речных кораблей – заместитель командующего Волжской военной флотилии. В феврале – мае 1943 г. – начальник штаба, в мае – сентябре 1943 г. – заместитель командующего Волжской военной флотилии.
В сентябре 1943 – сентябре 1944 г. – командир бригады траления и заграждений Черноморского флота.
В сентябре 1944 – феврале 1946 г. – командир военно-морской базы города Констанца (Румыния). Назначением на эту должность контр-адмирала Новикова мстительный Филипп Октябрьский очередной раз напоминал ему о трагическом исходе операции, которой руководил Тихон Андреевич.
В феврале 1946-1947 г. – командир Северо-Западного оборонительного района.
В 1947 – октябре 1951 г. – командир Одесской военно-морской базы.
В октябре 1951 – июле 1956 г. – начальник Черноморской группы приемки Управления государственной приемки кораблей ВМФ СССР.
Наш правдолюбивый и в меру любопытный Иосиф Абрамович общался в этот период с Новиковым и отметил это в своих воспоминаниях:
«…В том, что румыны пленили почти весь личный состав лидера, почти 300 матросов и офицеров, виноваты командир ОЛС контр-адмирал Новиков и командир «Ворошилова» Марков. Это он посоветовал Новикову бежать с поля боя, трусливо и не предприняв никакой попытки спасти экипаж лидера. Сигнальщикам, которые могли слышать переговоры, строжайше было приказано «держать язык за зубами».
На глазах у сильного соединения кораблей и при полном отсутствии помех со стороны противника, гибнущий корабль был предоставлен своей судьбе, и никто из командиров не сделал попытки прийти ему на помощь и спасти личный состав. Это, конечно, беспрецедентный случай на нашем флоте, никогда ни о чем подобном я не слыхал, а я довольно осведомленный человек. Здесь была проявлена трусость в ее самом неприкрашенном виде. Трусость со стороны командира ОЛС Тиши Новикова и командира крейсера Маркова, которые не понесли после этого никакого наказания, даже осуждения. Этот случай на флоте был предан забвению, и о нем запретили говорить. Через много лет мне пришлось служить под командованием Тихона Андреевича Новикова. Мы вместе принимали корабли на Николаевских заводах и даже сдружились. Однажды, он был у меня в гостях, и мы сильно выпили, я спросил его об обстоятельствах гибели «Москвы», но он отказался говорить на эту тему. Положив свою руку на мою, он сказал – «Табу! На эту тему я не разговариваю и прошу тебя не теребить меня». Заключая этот материал, я могу сделать вывод, что операция была плохо спланирована, плохо подготовлена и проведена нерешительным и трусливым начальством…».
Тем не менее, мы оставляем за собой право объективного суждения по этой операции.
В качестве предварительных выводов:
1. До назначения на последнюю должность Тихон Новиков не имел практики командования выше дивизиона кораблей 3-го ранга.
2. Не имел опыта руководства операциями флотского масштаба.
3. Крайне малый срок службы на Черном море не позволял в должной мере усвоить навигационную и разведывательную обстановку на морском театре военных действий.
4. Арест и двухлетнее содержание в тюрьме не могли не отразиться на волевых качествах и способностях принятия ответственных решений в сложной боевой обстановке.
5. Трагический исход операции под Констанцой был предопределен порочной предвоенной практикой планирования и отработки подобных операций флотского масштаба,
Командующий операцией Тихон Новиков, якобы потрясенный гибелью лидера «Москва», не принял мер к спасению членов его экипажа. Нарком ВМФ, принимая решение о наказании контр-адмирала Новикова, вне всякого сомнения, учел выше приведенные мной факты. Следует учесть еще одно немаловажное условие – Тихон Новиков был однокашником Наркома Николая Кузнецова по учебе в ВМУ.
Подробный разбор этой позорной «операции» приведен в Приложении, стр. 101.
Как и следовало ожидать, через несколько дней после позорно проваленной операции и гибели лидера «Москва», командующий флотом собрал расширенное совещание Военного совета с приглашением командиров соединений и кораблей.
Из воспоминаний Чверткина:
«…Марков, как обычно, на это совещание не пошел, боялся, что его накажут за Констанцскую операцию, и послал вместо себя меня. Как будто он знал, что это совещание окончится моей неудачей. Командующий доложил об обстановке и о задачах флота. Выступил также и член Военного совета генерал-майор Филаретов, он говорил о необходимости повысить морально-политическую подготовку, и особое внимание уделил изучению «Краткого курса истории партии, что станет, как он выразился, «орудием победы». Потом Октябрьский пригласил присутствовавших выступить и поделится опытом работы. После того, как желавших выступить не осталось, Октябрьский предложил выступить командиру лучшего корабля. «Вот, пусть выступит командир «Ворошилова», – сказал командующий, – они на первом месте, пусть он расскажет, как они этого добились», и пригласил Маркова на трибуну.
Мне пришлось объяснить, что Маркова здесь нет, и что он вместо себя прислал меня, своего старшего помощника. Делать было нечего, я вышел на трибуну и произнес одну из своих самых глупых и неудачных речей… Нам как и всем, надо отрабатывать боевую и повседневную организацию, крепить воинскую дисциплину. «А чем мы занимаемся сейчас? …С началом войны, весь личный состав находится на своих боевых постах в боевой готовности и изучает «Краткий курс истории партии». Мне этого показалось мало, я задал вопрос: «Разве «Кратким курсом» мы победим врага?…» Нет, для победы нужны высокая боевая подготовка, высокая боевая организация и воинская дисциплина!».
Совещание окончилось, на Графской пристани меня ждал катер, и к обеду я был на корабле. Но пообедать нормально мне не удалось. Появился рассыльный и доложил, что по направлению к кораблю идет катер под флагом начальника штаба флота. Я только успел выйти на ют, как к правому трапу подошел штабной катер, на котором прибыли начальник штаба флота контр-адмирал Иван Дмитриевич Елисеев (мой друг Ванюша) и начальник политуправления флота генерал-майор Филаретов, который никогда к кругу моих друзей не принадлежал.
Марков встретил их у трапа и вместе с Филаретовым направился в салон. Елисеев подошел ко мне, и, не подавая руки и перейдя на «Вы», сказал: «Мы пришли нанести Вам мощный удар»... Я проводил его до салона, не задавая никаких вопросов и вернулся в кают-компанию доедать обед. Не успел я сесть за стол, как тот же рассыльный передал приглашение командира подняться в салон.
Там я застал эту троицу на ногах, стол после обеда был убран, а на лицах моих «друзей» – торжественно-важное выражение. Филаретов, обращаясь, главным образом, ко мне (остальные эту новость уже знали), сказал: «Военный совет флота в ответ на Ваше антисоветское и политически чуждое выступление сегодня на совещании принял решение разжаловать Вас в рядовые и послать в штрафной батальон». После этого предисловия, Ванюша, т.е. контр-адмирал Елисеев, скомандовал мне «смирно!» и протянул руку, чтобы сорвать с меня погоны. Эта процедура получила затем термин «лишение права гражданства», и ее многократно проделывали перед строем в назидание…»
Я готов поверить в то, что НЕЧТО ПОДОБНОЕ могло произойти в те, первые дни военной истерии на флоте, но позвольте сделать некоторые уточнения...
Общевойсковые звания политработникам были введены после упразднения института военных комиссаров и замена их заместителями командиров по политической части. Так, правильнее Филаретова «величать» не генерал-майором, а «дивизионным комиссаром». Далее, послать в штрафной батальон офицера не могли по той простой причине, что созданы эти батальоны были только после печально известного Приказа Наркома обороны № 027 от 25 июля 1942 года, более известного в войсках как приказ «На шагу назад…». Ну а дальше – больше…
Ну, никак не могли с Иосифа Абрамовича сорвать погоны в 1941 году только потому, что эти погоны в армии и на флоте были введены в марте 1943 года, а до этого основными знаками различия являлись нарукавные нашивки на всех видах формы одежды моряков: от кителей и регланов, до шинелей и тулупов! Однако, продолжим…
«…Но Ванюша не успел привести свою угрозу в исполнение, ему помешал рассыльный, который доложил: «Товарищ контр-адмирал, к кораблю идет катер под флагом заместителя Главкома!»… Марков поспешил встретить его у трапа, но не успел он выйти, как в салон стремительно ворвался адмирал Исаков и направился ко мне, стоящему по центру салона. Адмирал, делая вид, что не замечает присутствия в салоне Елисеева и Филаретова, сказал: «Слышал твое выступление, ты очень правильно понимаешь задачи кораблей и соединений… Исаков стал спрашивать меня о самочувствии, о том, не жалею ли я, что ушел из Главного морского штаба на корабль, продолжаю ли я писать и прочее…. Тут, Исаков, как бы вспомнив о присутствующих, повернулся к ним и грозным голосом спросил: «А вы что здесь делаете? Сейчас же отправляйтесь и займитесь своими прямыми обязанностями». Они мгновенно ретировались. Я еще некоторое время отвечал на вопросы Исакова, после чего с Марковым проводили его до трапа и сыграли «захождение».
Вполне понятна реакция адмирала Исакова на информацию о том, что знакомому по работе в Главном штабе офицеру грозит неправая расправа со стороны привычно кровожадных представителей политорганов. К сожалению, эта печальная и до боли знакомая картина имитации кипучей деятельности со стороны политорганов наблюдалась и в послевоенные годы, вплоть до «самороспуска» КПСС в 1991 году. Удивляет другое, вместо грамотного разбора первой на флоте боевой операции, было проведено совещание на уровне делегатского партийного или профсоюзного собрания…
По выбранной нами методике исследования, казалось бы, самое время дать характеристику начальнику штаба флота – контр-адмиралу Елисееву, но, поскольку к деятельности Черноморской эскадры он не имел непосредственного отношения, то мы вернемся к служебной деятельности Ивана Дмитриевича несколько позже. Не проведя основательного анализа и не сделав объективных выводов по операции Отряда Легких Сил в районе Констанцы, не стоит удивляться тем ошибкам в планировании и проведении очередных операций по использование крупных надводных кораблей при выполнении ими задач у побережья противника вне зоны досягаемости нашей истребительной авиации.
«...В конце июля 1941 года, перед нашим перебазированием в Новороссийск была совершена набеговая операция на порт Скадовск. Целью этой некрасивой, неблагородной и глупой операции было уничтожение портовых сооружений Скадовска, в частности, разрушение его прекрасных элеваторов, чтобы они не достались немцам. Когда в 1933 году я принимал участие в обследовании Хорлы и Скадовска, в обществе начальника штаба Душенова и моего друга Володи Алафузова, я помню, с какой гордостью местное начальство показывало нам сооружения порта и элеваторы. А теперь мне приходилось «восхищаться» великолепной стрельбой огнем 180-мм орудий «Ворошилова», которыми управлял лучший артиллерист флота Саша Филимонов. Видимость была прекрасной, элеваторы разрушены, но нам этого показалось мало, и мы перенесли огонь на ближайший парк, где «по данным разведки», якобы, были сконцентрированы наступающие немецкие танки. На самом деле, никаких немецких танков там не было, а было огромное скопление машин и телег отступающих войск и спасавшихся колхозников.
Мы выпустили по Скадовску около двух сотен 100-килограммовых снарядов. Законно поставить вопрос: почему не поручили разрушение элеваторов отступающим войскам? В этом случае можно было сэкономить около двух сотен снарядов и, что более важно, предотвратить многочисленные жертвы среди населения. Когда на обратном пути Марков спросил меня, понравилась ли мне стрельба, то я ответил, что стрельба была превосходной, но стреляли-то по своим. Марков был невозмутим выше всякой меры: какие могут быть рассуждения? Нам приказали, и мы все выполнили». Объясняться с ним не имело смысла…».
Обратите внимание, при выполнении операции флотского масштаба по обстрелу нефтепромыслов в районе Констанцы основная ударная группу состояла из двух лидеров эскадренных миноносцев, вооруженных 130-мм артиллерией. Теперь же в ходе набеговой операции на свой мирный порт Скадовск, для выполнения задачи по уничтожению береговых объектов, представлявших для народного хозяйства особую ценность, был направлен новейший крейсер, вооруженный 180-мм орудиями и оснащенный новейшими средствами наблюдения за противником и управления артиллерийской стрельбой.
И, все-таки, прежде чем истерить на страницах своих воспоминаний, Иосиф Абрамович должен был напомнить читателю, что именно в дни, предшествующие проведению, этой, с позволения сказать, «набеговой операции», в войска и прифронтовые округа поступила Директива Верховного Главнокомандования, обязывающая командование всех уровней при отступлении наших войск, уничтожать все объекты народнохозяйственного значения, которые могли бы быть использованы противником после занятия нашей территории. Другое дело, что в последнем случае с обстрелом тех же портовых элеваторов в Скадовске, следовало учитывать особые условия и конкретную обстановку.
Когда 30 августа 1941 года кораблям Балтийского флота предстояло совершить переход из Таллина, оставляемого нашими войсками, в Кронштадт, то крейсер «Киров», однотипный «Ворошилову», огнем 180-мм орудий слегка причесал район парка Кадриорг, который заполнили местные националисты «айсарги», рвавшиеся в гавань впереди немецких танков. С тех пор в представлении гордых и ныне независимых эстонцев этот крейсер и его экипаж, являлся воплощением мирового зла… А теперь представьте себе, что в 1946-1947 годах контр-адмирал Марков и капитан 1 ранга Чверткин отправились бы в Скадовск с циклом лекций для местной общественности о боевом пути крейсера, которым они командовали в том трагическом для всего советского народа июле 1941 года. Вот тогда местные босяки без труда разобрались бы: кто из двух военачальников был больше прав, а кто меньше виноват. Но этого, слава Богу, не случилось. И не стал же Чверткин требовать, чтобы на карту-схему боевых действий флота, нанесли условные обозначения по «набеговой» операции, успешно выполненной крейсером «Ворошилов» под Скадовском. Кстати, эта карта, рассекреченная в 1999 году, уже была нами использована при разборе Констанцской «набеговой» операции и, естественно, следов обстрела Скадовска крейсером «Ворошилов» не наблюдается.
Возвращаемся к событиям сентября 1944 года в Констанце. В течение нескольких дней наш личный состав принимал румынские корабли и осваивал матчасть. Кораблям морской дивизии румынского флота предстояло совершить переход в Севастополь, а затем в Новороссийск, где продолжал базироваться основной корабельный состав флота. В очередной раз предоставим слово Иосифу Чверткину: «Из Констанцы мы вышли, как и планировали. Сперва вытянулись «Марешти» и «Маришешти», затем «Королева Мария» под флагом командира дивизиона, а «Король Фердинанд» вышел последним в этой парочкой (Марков и Подсиорин) на борту. После выхода за боны, я вышел в голову колонны и поднял позывные Второго дивизиона миноносцев. Сыграли боевую тревогу и на всякий случай поставили параваны. Однако, все прошло благополучно, и почти у подходной точки произвели торжественный подъем Советского Военно-морского флага, сопровождая это событие трехкратным залпом всех орудий главного калибра».
Флот готовился к переходу в Севастополь. Необходимо было обеспечить приемлемые условия базирования, и прежде всего – ремонта, в котором нуждалась большая часть кораблей эскадры. В начале войны, во избежание захвата противником наших недостроенных в Николаеве миноносцев, они были переведены в Батуми и находились там до окончания военных действий на Черном море. Эскадренные миноносцы «Свободный» и «Огневой», имели большую степень готовности и были достроены в ходе войны. К моменту освобождения Николаева в Батуми оставались корпуса четырех недостроенных миноносцев, нескольких тральщиков и крейсера «Куйбышев». После официального вступления капитана 2 ранга Чверткина в командование 2-м дивизионом эскадренных миноносцев, ему была поручена операция по буксировке четырех корпусов недостроенных миноносцев из Поти и Батуми в Севастополь.
Операция по буксировке недостроенных миноносцев в Севастополь
Предполагалось, что буксиры выведут корпуса трех миноносцев на рейд, где Чверткин, находясь на борту эскадренного миноносца «Железняков», поведет их на буксире к Потийскому порту, где на внешнем рейде будет находиться корпус четвертого миноносца. Решалась проблема с буксирными концами, при том, что по утверждению Чверткина, на тот период в штабе флота не было ни одного руководителя, который бы в полной мере мог оценить сложность буксировки корпусов кораблей в открытом, осеннем море. На кораблях имелись двухсотметровые пятидюймовые тросы, Чверткин требовал обеспечить для буксировочной операции шестидюймовые тросы длиной в 600 метров. Для того, чтобы командование флота прониклось должной ответственностью за обеспечение предстоящей операции по буксировке,
Иосиф Абрамович напомнил о случае катастрофы с миноносцем, при буксировке его из Советской гавани во Владивосток. Когда разыгрался шторм, буксирный конец лопнул, на якорь стать не было возможности по неготовности якорного устройства… В результате эсминец был выброшен волнами на скалы и затонул. Корабль не подлежал восстановлению, и были жертвы среди личного состава. Чверткин, подробно описывая этот трагический эпизод, но забыл упомянуть о том, что операцией по буксировке руководил Сергей Георгиевич Горшков, на тот момент в звании капитана 3 ранга, командовавший бригадой эскадренных миноносцев ТОФа. Что же, описывая этот трагический для флота, и поучительный для командования эпизод, Чверткин не упомянул о том, что Филипп Октябрьский, назначенный председателем комиссии по расследованию этого чрезвычайного происшествия, требовал жесточайшего наказания комбрига Горшкова и комфлота Кузнецова? Стоило отметить и то, что событие это пришлось на осень 1938 года – самый пик репрессий на Тихоокеанском флоте. Можно было бы напомнить и о том, что после этого события Октябрьский, в лице Горшкова и Кузнецова, приобрел опасных врагов.
При каждом подходящем случае Иосиф Абрамович утверждал, что его морские качества и навыки несоизмеримо выше, чем у его однокашника по училищу «Сереги» Горшкова – цитирую: «…Я считал себя грамотным моряком и настаивал на своих требованиях. Октябрьский, выслушав меня, приказал немедленно достать эти концы в экспедиции подводных работ. В назначенное время на рассвете, мы были на внешнем рейде в Батуми, но корпуса предназначенных к буксировке эсминцев только в 12 часов появились на рейде. По пути к Поти мы встретились с крупной зыбью, от Норд-Веста и, соблюдая осторожность 8-узловым ходом. К Поти мы подошли в условиях полной темноты, но я оставил четвертый корпус для себя, я тогда еще был на «Железнякове». Я быстро выполним маневр, завел буксир и вышел в голову колонны… Весь поход прошел удивительно удачно, мы двигались значительно быстрее, чем было запланировано, и в 16.00 следующего дня уже входили в Севастопольскую бухту. К этому времени весь флот уже стоял на швартовых и на бочках на своих штатных местах. С корпусами недостроенных кораблей на буксирах мы прошли в кильватерном строе вглубь Северной бухты и стали на якоря несколько дальше входа в Килен-бухту. Наш проход мимо всех кораблей эскадры представлял собой незабываемое зрелище. На флоте не было прецедента подобной операции, которая к тому же закончилась столь быстро и успешно.
В это время на линкоре у командующего эскадрой Басистого проходило совещание командиров кораблей и соединений эскадры, и когда ему доложили о том, что я вхожу в бухту, этот паршивец, не вышел сам и не предложил выйти всем командирам кораблей на мостик линкора. Владимирский обязательно бы вышел сам и вывел бы всех командиров посмотреть, и привел бы всех ко мне на корабль, в присутствии всех выслушал бы мой доклад и остался бы ужинать. Это неписаный закон, закон на всех флотах мира и устоявшаяся традиция встречать корабли, возвращающиеся после операции. Каким же подлым существом надо было быть, чтобы нарушить эту освященную временем традицию только потому, что командовал этой операцией я! Но мне не стоило так расстраиваться. Никто из присутствующих на совещании у Басистого командиров неспособен был выполнить подобную операцию, и на таком высоком уровне. Все это прекрасно знали и понимали, насколько с тех пор мне стоило большого труда при встрече с Басистым скрывать свое презрение к нему…».
Должно быть, Иосиф Чверткин в своем праведном гневе, запамятовал о том, что в июле 1941 года аналогичные операции проводились по буксировке доков и корпусов тех же недостроенных кораблей из Николаева и Херсона в Севастополь и порты Кавказа. Причем, кораблям, обеспечивавшим эти переходы, неоднократно приходилось отражать атаки воздушного противника. Вице-адмирал Чулков, начинавший службу в отделе приемки кораблей от Николаевских судостроительных заводов, вспоминал, что трюмы корпусов недостроенных кораблей были заполнены металлоконструкциями и оборудованием заводов, которое затем успешно использовалось при достройке кораблей в Севастополе и базах Кавказа. На многих кораблях эвакуировались из Николаева рабочие заводов со своими семьями, что во много крат увеличивало ответственность за успешное выполнение операции руководителей таких конвоев. На надстройках доков и на палубах буксируемых кораблей на время перехода устанавливались зенитные орудия, которые при необходимости открывали огонь по атакующим суда немецким самолетам. Батареей из таких орудий, установленных на плавдоке, был сбит немецкий самолет.
Для сравнения результатов по буксировке в Севастополь корпусов недостроенных кораблей, Чверткин приводит пример, когда при буксировке канонерской лодкой корпуса тральщика «Рошаль», был оборван трос и корпус корабля был выброшен волной на турецкий берег. Причем, буксировка была доверена однокашнику Чверткина по училищу капитану 3 ранга Федору Чесову. Поиск, стаскивание с отмели и последующая буксировка корпуса тральщика, была выполнена, опять-таки, капитаном 2 ранга Чверткиным, что стало очередным подтверждением его высоких морских и организационных качеств.
О морских, командных, боевых и моральных качествах Николая Ефремовича Басистого у нас еще будет возможность продолжить разговор.
Утром 8-го мая 1945 года Чверткина вызвал в штаб флота, где начальник штаба флота контр-адмирал Басистый приказал Иосифу Абрамовичу доставить в Поти на одном из эсминцев дивизиона группу адмиралов и генералов, направлявшихся для участия в оперативной игре, проводимой командующим округа в Тбилиси. Для перехода в Поти был назначен эсминец «Летучий» под командованием капитан-лейтенанта Подруцкого. На время похода свою каюту Чверткин уступил начальнику разведки флота полковнику Намгаладзе и начальнику оперативного отдела флота капитану 1 ранга Оскару Жуковскому. Из воспоминаний Иосифа Чверткина:
«…В начале двенадцатого я был уже на подходе к кораблю и заметил большую группу женщин, стоявших у трапа. Это были женщины, специально приехавшие в Севастополь, пожаловаться Военному совету и лично Октябрьскому на своих мужей, которые их бросили на произвол судьбы и не оказывают помощь детям, и дети буквально голодают. Среди них я узнал бывшую жену Маркова, очень симпатичную пожилую даму и жену Пархоменко, с которой он недавно развелся и оставил ее с двумя сыновьями. Жену Маркова мне было страшно жаль, и я сочувствовал ей. Когда я подошел, женщины обступили меня и заявили, что Басистый разрешил взять их на корабль и доставить в Поти. Я сказал, что это станет возможным только в том случае, если я получу письменное приказание от Басистого. Несколько женщин сразу побежали в штаб флота, а я стал встречать прибывающих гостей и пассажиров. Многих я хорошо знал, например, командующего подводными силами флота Болтунова, командующего военно-воздушными силами флота Жаворонкова, тоже моего друга. Кстати, это он в день моего рождения в Новороссийске сбросил на парашюте прямо к нам на палубу тушку молодого барашка и две бутылки трофейного «Финь-шампань». Был Намгаладзе, начальник разведотдела штаба, Оскар Жуковский и другие. Мои помощники сбились с ног, устраивая именитых гостей. Похоже, что командование хотело как можно скорее освободиться от этих протестующих женщин, и готово было нарушить для этого свои собственные законы.
На корабле был сыгран «аврал», и Подруцкий пошел на мостик, а я остался принимать последних гостей. В это время прибежала жена Маркова и вручила письменное распоряжение Басистого, которым мне предписывалось взять на борт четырнадцать женщин и доставить в Поти. Я предупредил их, что все каюты заняты гостями, и что их можно будет разместить только в коридоре офицерского состава. Я просил извинения у жены Маркова, объясняя ситуацию, а так же то, что до ее прихода мою каюту заняли гости. В это время на ют вышел Болтунов и стал рядом со мной, разглядывая проходивших мимо нас женщин. Когда погрузка была закончена, и матросы стали убирать трап, Болтунов спросил меня, указывая на бывшую жену Пархоменко, кто она? Ну, это не было секретом, и я сказал ему, что это жена Виктора Пархоменко, с которой он недавно развелся. «Странно, – сказал Болтунов, – как можно уйти от такой прекрасной женщины!» «Или она его бросила?» – продолжал он, точно не знал всех обстоятельств. Я только знал, что они разошлись, и она приезжала жаловаться командующему флотом.
Подруцкий благополучно снялся с якоря ровно в 12.00, прошел боны дал полный ход, а я с удовольствием поднялся на мостик… Забыта война, забыты жертвы, все тихо и безмятежно вокруг и, понимая это, настраиваешься на радостное восприятие жизни. Примерно, в час ночи я зашел в штурманскую рубку, чтобы взять несколько пеленгов радиомаяков, и по радио услышал позывные Москвы. Вскоре по радио объявили, что будет передано важное сообщение. Прошло несколько минут, пока я услышал голос знаменитого диктора Левитана, он сообщил, что фашистская Германия капитулировала, и что девятое мая объявляется ДНЕМ ПРОБЕДЫ. Некоторое время я пребывал в шоке, не зная, как реагировать на это событие и как поступить в данный момент. Но затем я вызвал вестовых и моего Сережу Бодинчука, а также начальника хозслужбы, приказал накрыть столы в штурманской рубке и выставить все корабельные запасы съестного. Вина у нас не было, но были спирт и водка. Когда все было готово, я распорядился разбудить всех моих гостей и пригласить на мостик, не объясняя причин, а дверь в штурманскую рубку велел закрыть.
Вскоре наши гости, удивленные и встревоженные стали собираться на мостике и приставать ко мне с вопросами относительно причин этой ночной тревоги, но я хранил молчание, сказав, что в свое время все станет ясным, и напустил на себя таинственный вид. Наконец, все проснулись и поднялись на мостик. Тогда я с важным видом велел открыть дверь в штурманскую рубку, включить свет и после этого пригласил всех войти. Вестовые налили всем стаканы водки, а я зачитал им сообщение Левитана и поздравил их с Днем Победы. Мои гости кричали «ура!», обнимались и целовались, а меня замусолили до такой степени, что утром Сережа еле меня отмыл. И только после этого гости вспомнили, что их ждет выпивка и приналегли на спиртное. Радовались, говорили и пили, и вот стали расходиться. Гости разошлись по каютам, а вестовые стали убирать столы пиршества, когда прибежал помощник командира, милый мальчик Михальченко (это с его сыном сидел на одной парте в школе в Севастополе мой Женечка), и докладывает о «чрезвычайном происшествии»: возвращаясь с пиршества, сильно выпивший контр-адмирал Болтунов, увидел у дверей своей каюты дремавшую жену Пархоменко, постоял над ней минуту, прошел к себе, а через некоторое время дверь его каюты приоткрылась, оттуда высунулась рука, подхватила полусонную жену Пархоменко и втянула ее в каюту, где свет был предварительно выключен. Михальченко спрашивал меня, что делать? Я вспомнил, что официально Пархоменко не был разведен, ему отказывали в разводе, тогда этот вопрос решался строже, чем сейчас, Пархоменко просто ушел от жены, бросил и ее, и детей. Но она стоила того. Они стоили друг друга. Это была пара, для которой законы не писаны. И я подумал, что этот «вечер» может сослужить хорошую службу Виктору в его попытках добиться развода, и сказал Михальченко: «Подождите полчасика, потом тихо удалите женщину из каюты и напишите мне рапорт об этом случае». В общем, все было выполнено в духе детективного романа, где частный детектив выслеживает жену своего ревнивого клиента, чтобы добыть доказательства для развода.
В Поти мы пришли вовремя, ошвартовались и благополучно высадили наших пассажиров обоего пола. Вечером меня навестил Илья Нестеров, он в то время был уже начальником штаба Потийской базы, мы вместе с ним пошли в гости к моему близкому знакомому Раките, с которым я поддерживал дружеские отношения, когда мы стояли у причалов в гавани Поти. Ракита был главным инженером и строителем новой гавани. Вот, в кругу его семьи мы отметили во второй раз праздник Дня Победы.
Наши бывшие пассажиры – генералы и адмиралы поехали на оперативную игру в Тбилиси, а мы отправились в обратный поход в Севастополь. Пархоменко в это время был командиром крейсера «Молотов», и я, проходя мимо него в Северной бухте, послал ему следующий семафор: «Командиру крейсера «Молотов», немедленно прибыть на миноносец «Летучий». Комдив-2». Не успели мы ошвартоваться, как вверх по сходням промчался запыхавшийся Виктор и потребовал объяснений, но я не спешил, пригласил его в каюту, угостил стаканом «Хванчкары», и только после этого положил перед ним на стол рапорт Михальченко. Как только смысл рапорта дошел до него, Виктор вскочил, стал меня обнимать, говорить, что он обязан мне до конца жизни, и потребовал, чтобы я выпил вместе с ним. Как-то мы пошли на очередное совещание в штаб флота, и там Пархоменко увидел смущенного Болтунова. Пархоменко бросился к нему с объятиями, говоря при этом: «Все-таки, родственник!»
Я не знаю, на какую категорию читателей рассчитывал Иосиф Абрамович Чверткин при написании своих воспоминаний. Если судить по специфике оформления четырех томиков, емкость каждого из которых не превышает 250 страниц, отпечатанных на листах формата «А-4», то тираж издания не превысил сотни экземпляров. В прежние времена журналист Борис Гельман, хорошо знавший сына Иосифа Абрамовича – Евгения Иосифовича, наверняка взял бы на себя труд по переизданию воспоминаний, улучшив качество печати, насытив массой фотографий и увеличив тираж, как минимум, до тысячи экземпляров… Но, после ознакомления с содержанием «Воспоминаний», члены издательского совета «Морского сборника», не включили их свои перспективные планы. Жесткие и зачастую нелицеприятные характеристики, которые Чверткин дает многим сослуживцам, при широком тиражировании «Воспоминаний», могли бы вызвать негативную реакцию наследников, привыкших к ставшей привычной, официальной оценке деятельности их отцов и дедов. При всем том негативе, что сложился у большей части офицеров флота к личности адмирала Виктора Пархоменко после трагедии с линкором «Новороссийск», следует учесть мнение о нем сослуживцев, знавших его в период командования эскадренным миноносцем, крейсером, эскадрой…
Приняв решение использовать фрагменты из воспоминаний Иосифа Чверткина в качестве пояснений или дополнений к отдельным эпизодам, имевшим место в боевой или повседневной деятельности Черноморской эскадры, я обязан был учесть, что характеристики, даваемые Иосифом Абрамовичем тому или другому персонажу, не всегда совпадали с официально принятыми и многократно растиражированными биографическими справками на тех же фигурантов его воспоминаний.
Так, описывая поход на эсминце «Летучий» в Поти 8-9 мая 1945 года, Иосиф Абрамович не посчитал нужным объяснить – почему жены офицеров эскадры, с жалобами на своих мужей вынуждены были совершать поездки из Поти в Севастополь и обратно? Дело в том, что, начиная с осени 1941 года, большая часть семей офицеров флота находилась в эвакуации в Тбилиси, Ташкенте и других городах. В ходе войны и некоторой стабилизации фронта на Кавказе, семьи части офицеров перебрались в Поти, Сухуми и Новороссийск – ближе к тем базам на Кавказе, где базировались корабли, на которых служили их мужья. Что там греха таить, служа длительное время в отрыве от своих семей, не все мужики хранили верность супругам в условиях военного времени.
Такое явление можно было бы назвать типичным не только для исследуемых нами условий. Внучка адмирала Октябрьского, Мария Виргинская, в своих «Записках», посвященных памяти деда, пишет, что на похоронах Филиппа Сергеевича присутствовала женщина-врач, «курировавшая» командующего все месяцы обороны Севастополя и эвакуированная вместе с ним после завершения обороны. Кто бы сомневался в том, что сорокалетний адмирал нуждался в присутствии рядом грамотного медика, способного в случае «острой» необходимости прийти ему на помощь? С этой целью в подземном ФКП флота был оборудован медицинский пост, отделенный от спального помещения командующего флотом фанерной перегородкой. Среди прочих этот факт, как проявление заботы о здоровье командующего, отметил в своих дневниках Константин Симонов, побывавший в апреле 1942 года на ФКП флота вместе с автором «Золотого теленка» писателем и журналистом Петровым. Вдова и дочь покойного адмирала были не в восторге от присутствия этой женщины в особняке Октябрьских в день похорон Филипа Сергеевича, и не сочли возможным помянуть адмирала с ее участием. В ряде случаев мужья оказывались значительно порядочнее своих легкомысленных жен.
Из воспоминаний Чверткина:
«После возвращения из кубанской станицы жена Нестерова со свой многочисленной семьей (двое детей, неполноценная сестра и двое совершенно слепых родителей), попала в городок в Грузии, там встретилась с каким-то полковником, вышла за него замуж, разведясь с Ильей. Он очень любил детей, и этот ее поступок в сильнейшей степени повлиял на него. С возвращением Крыма, Илья вернулся в Севастополь, получил квартиру, и в этот момент неожиданно вернулась Шура со всей своей семьей. Я не знаю на что надеялась Шура, мне она перестала нравиться. Со вторым своим мужем Шура не осталась, но и с Ильей они были в разводе, и он не собирался возобновлять с ней брак. Тем не менее, она обратилась с жалобой в партийную комиссию флота. Илья сказал мне, что в жалобе были смехотворные требования, которые я не осмеливаюсь приводить, и ни одно серьезное учреждение не взялось бы рассматривать чепуху. Но партия должна была вникать во все подробности и руководить поведением членов в семье. Партийная комиссия отметила, что Илья ведет себя не совсем так, как подобает коммунисту, ему надо исправиться и ликвидировать «ржавчину в быту».
С сыном Ильи Михайловича Нестерова – Владимиром я десять лет учился в одном классе, и припоминаю, что Володя неоднократно ездил в Ленинград для встреч с дочерями отца от первого брака. Это может означать только то, что Илья Михайлович в силу своей исключительной порядочности сохранял с ними добрые отношения и требовал того же от сына. Когда же боевые действия на Черном море завершились и семьи, находившиеся в эвакуации, стала возвращаться к местам службы глав семейств, то в ряде случаев выяснялось, что мужья не в восторге от приезда жен.
Чверткин упоминает и анекдотичный эпизод с семейными разборками Виктора Пархоменко. Информация о бывшей супруге адмирала Пархоменко, пусть останется на совести Иосифа Абрамовича, что же касается любовных похождений самого Виктора Александровича, то могу рассказать об одном трагикомическом эпизоде, достойном пера Зощенко. В середине 50-х годов моя матушка поддерживала приятельские отношения с молодой женщиной, работавшей старшей медицинской сестрой гинекологического отделения Морского госпиталя. Звали ее Мадина. В те годы, редко кто мог похвастаться приличным достатком, Мадина не составляла исключения и, нуждаясь в дополнительном заработке, подрабатывала, делая «на дому» запрещенные в те годы аборты. Моя мама периодически пользовалась ее криминальными услугами, а Мадина, в отсутствии отца, находившегося постоянно в море, частенько захаживала к нам в гости – поболтать, перекусить. Моя матушка, в полной уверенности, что ее пятилетний сын, занят исключительно своими детскими делами, вела со своей подругой разговоры, явно не предназначенные для детских ушей (между прочим, Мадина упоминала о том, что она неоднократно делала аборты жене командующего флотом, и частенько бывала у них в гостях).
Однажды, придя к нам в крайне возбужденном состоянии, Мадина, сверкая глазами, рассказывала о том, как ее оскорбил и унизил Виктор Пархоменко. Из дальнейшего рассказа выясняется, что, стремясь избежать встреч со слишком темпераментной и сверхинициативной любовницей, Пархоменко запретил адъютанту пускать Мадину на порог своего кабинета. Оскорбленная таким отношением, Мадина предприняла отчаянный шаг: в обеденный перерыв в отсутствие командующего, воспользовавшись кратковременной отлучкой адъютанта, она проникла в кабинет, разделась догола и усевшись на письменный стол, стала поджидать возвращения коварного любовника. Не сложно себе представить состояние Виктора Александровича, когда он открыл дверь своего кабинета. Со слов Мадины, адмирал чуть ли не на коленях умолял ее одеться и покинуть кабинет, обещая сохранить с ней отношения… И, вот теперь – каков подлец! – не держит своего адмиральского слова, избегает встреч…
Согласитесь, стоило посочувствовать женщине, оскорбленной в своих искренних чувствах… При этом, сделать определенные выводы о моральном облике Виктора Пархоменко. Поскольку же Пархоменко служил на эскадре с момента ее образования, в 1939 году, до декабря 1955 года, то познакомиться с его послужным списком давно уже следовало.
Портреты начальников на фоне тонущего линкора Пархоменко Виктор Александрович
Родился 29 сентября 1905, село Верхнее, ныне – в составе Лисичанска (Украина). По национальности – украинец, в ВМФ с 1923 года, член компартии с 1924 года.
Окончил Артиллерийскую школу младших специалистов в Севастополе (октябрь 1923 – сентябрь 1924), Параллельные классы при Военно-морском училище им. М.В. Фрунзе (сентябрь 1928 – октябрь 1931), артиллерийский сектор СККС ВМС РККА (ноябрь 1933 – март 1934), командирский факультет Военно-морской академии им. К.Е. Ворошилова досрочно (январь 1940 – июнь 1941).
Служил краснофлотцем (август – октябрь 1923), артиллерийским старшиной (сентябрь 1924 – ноябрь 1925), парторганизатором по комсомолу (август – декабрь 1926 года) и политруком 3-й группы береговой обороны (август – декабрь 1926), затем роты учебного отряда (до ноября 1927 года) и позже (до сентября 1928 года) 50-го отдельного авиаотряда ВВС Морских сил Чёрного моря.
С октября 1931 года по август 1932 служил артиллеристом на эсминце «Карл Маркс», затем до января 1933 года служил в должности помощника командира этого же корабля, а далее переведён на Балтийский флот и исполнял должность командира БЧ-2 эсминца «Володарский» (январь–октябрь 1933 года). В 1934–1936 годах – помощник командира монитора «Вихрь».
С июня 1936 по март 1937 года В.А. Пархоменко исполнял должность помощника командира учебного отряда, в 1937–1938 годах – начальника штаба отряда. С мая 1938 по январь 1940 – командир монитора «Красный Восток» Краснознамённой Амурской флотилии.
Принимал участие в Великой Отечественной войне. В июне–июле 1941 года командовал дивизионом канонерских лодок, затем до ноября исполнял должность старшего помощника командира крейсера «Червона Украина» Черноморского флота. Был контужен. С ноября 1941 по ноябрь 1943 года – командир эсминца «Беспощадный». Был повторно контужен. Командовал 1-м дивизионом эскадренных миноносцев Черноморского флота (ноябрь 1943 – декабрь 1944), затем до ноября 1945 года – крейсером «Молотов».
После командования крейсером «Молотов» находился до февраля 1946 года в должности начальника штаба Отряда надводных кораблей, одновременно до мая 1946 года производил в Германии приёмку трофейных кораблей для Черноморского флота.
С февраля 1946 до ноября 1948 – начальник штаба Эскадры Черноморского флота, затем до сентября 1951 года – её командующий. Позднее до июля 1955 года В. А. Пархоменко исполнял должность начальника штаба Черноморского флота, с 12 июля по 8 декабря 1955 года – командующий Черноморским флотом.
Звание «вице-адмирал» присвоено в 1953 году. 8 декабря 1955 года после подрыва и гибели линейного корабля «Новороссийск» снят с должности и понижен в звании до контр-адмирала. С 1956 года – первый заместитель командующего Тихоокеанским флотом. С 1960 года начальник Высших специальных классов офицерского состава Военно-морского флота. Восстановлен в звании вице-адмирала.
В 1964 году – старший группы от ВМФ при передаче кораблей в Индонезию. С 1968 года начальник вспомогательного флота и аварийно-спасательной службы ВМФ. С 1969 года – в отставке.
Из воспоминаний И. Чверткина:
«…О Пархоменко мне будет очень трудно писать по причинам, которые мне даже сложно сформулировать. У Виктора была приятная, располагающая внешность. Широколицый крепыш среднего роста с пышными кудрями, серыми глазами, открытым лицом. Всегда уравновешенный, добродушный, вид – приветливый. Я был покорен его внешним видом и долгое время считал его другом. Это была моя редкая и потому простительная ошибка. Если свести все, что я о нем знаю, к одной однозначной характеристике, то ее можно сформулировать, как полное отсутствие моральных устоев. Он себе позволял все, что способствовало его интересам, в самом широком смысле этого слова. Он, как и Марков происходил из политработников, а эти люди в известную эпоху были этой революционной эпохой как бы отравлены: ничего от прежних комиссаров в них не было, оставался только беспринципный карьеризм, стремление к своей цели наилегчайшим путем, в том числе и через трупы товарищей. Такими были и Марков, и Басистый, и Пархоменко…»
Иосиф Абрамович, начав этот список, просто обязан был перечислить и прочих своих сослуживцев, сопричастных к этой категории: Октябрьского, Абрамова, Кулакова...
«…Мне знакома его карьера с тех пор, как он, будучи старпомом на «Червоной Украине», с командиром этого славного крейсера Басистым, умудрились потопить его у стенки, причем, тонул он более суток, и оба они не знали, что делать, чтобы спасти корабль…».
Я готов разделить гнев Иосифа Абрамовича в отношении Пархоменко и Басистого, но истины ради отмечу, что за пять дней до трагической гибели крейсера, Басистый передал командование крейсером капитану 2 ранга Зарубе. Кстати, несмотря на полученное в свое время систематическое военно-морское образование, Иван Заруба, ранее служивший на Амурской флотилии, не соответствовал должности командира крейсера, тем более, в военное время. Единственной его заслугой был факт служения под командованием комбрига Филиппа Октябрьского.
«…Пархоменко, после того, как он утопил «Червону Украину», командовал миноносцем, дивизионом миноносцев, затем крейсером «Молотов», был начальником штаба эскадры, начальником штаба флота, и даже командующим флотом. В этом амплуа ему удалось потопить линкор «Новороссийск» на швартовых и добиться максимума жертв. Он был неграмотен, никогда не знал, что делать, но не его надо винить, а тех, кто выдвинул (и продвигал. – Б.Н.) это дерьмо, а если быть последовательным, то виновата система, которая завела такие правила подбора и выдвижения кадров. После трагических событий с линкором, Пархоменко был снижен в звании до контр-адмирала.
Теперь, вспоминая прошлое, я прихожу к выводу, что Пархоменко прикидывался моим другом, когда ему была нужна моя помощь: то ли выйти за него в море, толи написать доклад или красивый план учения, да мало ли было случаев, когда такой человек как Пархоменко нуждался в помощи, но его поведение мгновенно менялось, когда нужда во мне проходила, а я был ослеплен собственными представлениями о дружбе и долгое время не мог разгадать лицемерия этого подонка».
Всем этим явлениям несложно найти объяснение, с пристрастием читая послужной список Виктора Александровича Пархоменко.
Родился в 1905 году, на действительную воинскую службу был призван в 1923 году. С августа по октябрь служил краснофлотцем, с октября 1923 года по сентябрь 1924 года – курсант Артиллерийской школы младших специалистов в Севастополе. Тогда же вступил в ВКП(б), а с получением старшинского звания с сентября 1924 но ноябрь 1925 года исполнял обязанности парторганизатора по комсомолу в одной из частей береговой обороны Черноморского флота. Была при политотделах частей такая плазматическая штатная категория – «помощник политрука». На рукава матросской форменки нашивалась багряная «комиссарская» звезда и под ней в красной же окантовке красовались старшинские нашивки, соответствовавшие старшине на корабле, либо сержанту в части береговой обороны. С декабря 1926 года по ноябрь 1927 года Виктор Пархоменко – политрук роты учебного отряда. С ноября 1927 года по сентябрь 1928 года – политрук 50-го отдельного авиаотряда ВВС Морских сил Черного моря. То есть, до 24-х лет молодой коммунист Пархоменко успешно служил политбойцом и младшим политработником и о строевой службе моряка, наверняка, и не помышлял.
В эти годы в РККА и РККФ проходила масштабная чистка командных кадров, зараженных «буржуазной идеологией», и на замену опытным офицерам, имевшим опыт Первой мировой войны, готовилась замена из состава партийного актива, социально-близкому большевистскому режиму. Молодых флотских политработников, предельный возраст которых не превышал 37 лет, в большинстве своем, малокультурных, в лучшем случае имевших начальное образование, направляли на специально созданные «параллельные» классы при ВМУ им. Фрунзе. Нечто подобное было и в армии, только на более высоком уровне. Так, военком дивизии Конев был направлен на командный факультет военной академии… Но следует учесть, что армейские условия в значительной степени отличались от флотских. Если бывший комиссар дивизии Конев вернулся в армейскую структуру командиром бригады, или дивизии, то у него были реальные возможности освоиться в новой должности в привычной ему обстановке.
А теперь представьте себе молодых амбициозных политработников, имевших звания политруков, батальонных комиссаров, ранее служивших во флотских политотделах. «Партия» поставила им задачу, – стать передовыми морскими командирами, только не объяснила им доходчиво, что командовать боевыми кораблями значительно сложнее и ответственное, чем проводить диспуты и партийные собрания… Для большинства этих перспективных «образованцев» пришлось устраивать многомесячные подготовительные курсы, ни о каких приемных экзаменах, естественно, и речи не было. Даже с учетом того, что эти молодые политработники попали в аудитории, сохранявшие дух и традиции жесткого военно-морского была и фундаментального образования, этими традициями еще было нужно проникнуться… А если к этому еще добавить и крайне агрессивный настрой этих потомственных оборванцев к «царскому наследию», это было не реально. Если же учесть, что «партийные» слушатели опекались высшим партийным руководством и имели право свободного посещения занятий, то о качественном получении и усвоении знаний не стоило вести речь. Но, что делать, время было такое, что даже при подготовке врачей делались попытки внедрения вечернего и даже заочного обучения. Несложно себе представить тот уровень знаний и особенно навыков, что «несли» на корабли и части флота выпускники этих с позволения сказать «параллельных» от флотской науки классов…
Из наиболее заметных фигур, обучавшихся на этом командном «ликбезе» можно назвать адмирала Октябрьского и контр-адмирал Абрамова. Простой, но доходчивый пример: бывший политрук роты аэродромного обслуживания назначался командиром нового сторожевого корабля или минного тральщика… Бывший секретарь парткома военторга назначался штурманом средней подводной лодки… Как правило, попадая на ответственные должности, требующие серьезной теоретической подготовки, хороших практических навыков и известной сноровки, выпускники «параллельных» классов, либо надолго «застревали» на первичных должностях и требовали дополнительной специализации, либо попадали на скамьи подсудимых за аварии кораблей и гибель личного состава. Особенно часто это явление прослеживалось среди подводников… Подобные метаморфозы с партийными «назначенцами» зачастую грозили навигационными авариями и катастрофами, и они, таки, случались на флотах и флотилиях…
Я подробно описал подобные ситуации в книге под названием «Война на Черном море, как череда подвигов, преступлений и наказаний». Годы-то были «стремные» – тридцатые… В специфических условиях флота – это была очередная авантюра, базировавшаяся на бредовой ленинской установке о «кухарке, способной управлять государством». Бывшую ткачиху в должности наркома могу себе представить, а бывшего политрука в должности старшего помощника командира средней лодки представляю себе с трудом… Чего только стоил, к примеру, командир «Щ-216» капитан 3 ранга Колтовский… Любопытные воспоминания об общении с ним прослеживаются в воспоминаниях Героя Советского Союза Иоселиани.
Образование примерно такого уровня получил бывший политрук Виктор Пархоменко. В 1931 году одновременно с получением диплома об окончании курса ВМУ он был переаттестован из младших политруков в старшие лейтенанты. Кстати, Сергей Георгиевич Горшков одновременно с Пархоменко закончил ВМУ им Фрунзе лишь с той разницей, что в училище он поступал после успешного окончания средней школы. Однокашники, однако. Только, вряд ли Сергей Георгиевич так считал…
С октября 1931 года по август 1932 года Пархоменко служил младшим артиллеристом на эсминце «Карл Маркс« – из серии старых «Новиков», затем при постановке эсминца в завод, до января 1933 года он исполнял обязанности помощника командира на этом же корабле. Стоит обратить внимание на тот факт, что Пархоменко с января по октябрь 1933 года продолжил службу в должности командира артиллерийской боевой части эсминца «Володарский» – значит, факт исполнения обязанностей старшего помощника на «Марксе» командованием не был принят всерьез… Более того, знания и навыки командира БЧ-2 Виктора Пархоменко требовали повышения квалификации, и с ноября 1933 года по март 1934 года капитан-лейтенант Пархоменко обучается на артиллерийском секторе специальных курсов командного состава ВМС РККА.
Должен заметить, что в те годы при наличии преподавателей старой флотской закалки на годичных курсах даже из зайца могли подготовить настоящего корабельного артиллериста. Но, должно быть, зайцы легче усваивали курс артиллерийских наук, чем бывшие политработники… После окончания «классов» Пархоменко не рискнул возвратиться на балтийские миноносцы и продолжил службу на Дальнем Востоке. В 1934–1936 годах он – помощник командира монитора «Вихрь» в составе бригады мониторов Амурской флотилии. Где-то рядом с ним прорабом группы гидрографического обеспечения флотилии начинал службу лейтенант Георгий Хуршудов, со временем ставший старшим помощником на линейном корабле «Новороссийск».
С учетом большой ротации кадров той поры у тридцатилетнего офицера были неплохие перспективы стать командиром речного монитора. Но, видимо, Партия в очередной раз направила туда, где трудней и где в большей степени требовался «партийный» подход и в меньшей степени командные навыки и знания морских наук… Похоже, что еще со времен «задорной» комсомольской юности Виктора Пархоменко неудержимо манил дурманящий запах флотской казармы. С июня 1936 по март 1937 года капитан-лейтенант В.А. Пархоменко служил на должности помощника командира учебного отряда, а в 1937–1938 годах, с учетом все той же ротации кадров – в должности начальника штаба учебного отряда.
В феврале 1938 года на вихре «кадровых» перемен на должность командующего Амурской флотилией был назначен комбриг Филипп Сергеевич Октябрьский – такой же старый «партиец», с дипломом все тех же ублюдочных «параллельных» классов. Тогда же последовала очередная судорожная попытка Пархоменко войти в командную струю. С мая 1938 по январь 1940 капитан-лейтенант Виктор Пархоменко – командир монитора «Красный Восток« Краснознамённой Амурской флотилии. В ноябре 1939 года Филипп Октябрьский назначается командующим Черноморским флотом вместо направленного командовать Тихоокеанским флотом флагмана 1 ранга Ивана Степановича Юмашева.
Перед убытием из Благовещенска в Севастополь Филипп Сергеевич успел подписать Виктору Пархоменко направление на командный факультет Военно-морской академии, но начать занятия в академии удалось лишь в 1940-м году. Появилась реальная возможность получить высшее образование, по сути, не имея среднего… И опять «прокол», в связи с началом войны слушатели академии откомандировываются на флоты. Это, однако, не помешало Виктору Пархоменко с тех пор сохранять пометку в личном деле: «досрочно выпущен из академии в связи с началом войны...» Хотелось бы знать, как проучившись в академии три семестра досрочно «выпуститься» при стандартном в ту пору трехлетнем курсе обучения?
Опять проблема с выбором места службы: не на Балтику же возвращаться, а то ненароком опять в артиллеристы запишут, не посмотрят на то, что «академик»… Капитан 3 ранга Виктор Пархоменко направляется в «распоряжение» командующего Черноморским флотом, под крыло заслуженного амурца – Филиппа Октябрьского. Но в суматохе первых недель войны Филиппу Сергеевичу было не до того чтобы определить «выпускнику академии» достойную должность…
Так, в июле 1941 года капитан 3 ранга Пархоменко был назначен командиром дивизиона канонерских лодок, приписанных к Дунайской флотилии, которой в ту пору командовал еще один бывший политрук и бывший выпускник «параллельных» классов контр-адмирал Абрамов. Должно быть, я по недомыслию, назвал параллельные классы «ублюдочными», ведь в своем ограниченном кругу выпускники этой бурсы воображали себя чуть ли не членами рыцарского ордена, именуя себя «младотурками», не давая себе отчета в том, что с своем стремлении создания пролетарского флота в лучшем случае имитировали местечковый филиал масонской ячейки…
Но нужно отдать им должное, в своем большинстве они поражали окружающих беспринципностью, воинствующим напором, присущим дилетантам, и «своих» тянули изо всех сил…
После оставления нашими войсками Николаева и Херсона канонерские лодки Дунайской флотилии были переведены в Керчь, а Пархоменко стал старшим помощником командира легкого крейсера «Червона Украина». В ту пору крейсером командовал капитан 1 ранга Басистый, но того назначили командиром Отряда легких сил флота, а на должность командира крейсера – еще одного «амурца» – капитана 2 ранга Ивана Зарубу. Видимо, сгоряча не учли, что два речника-«амурца» в командовании крейсером – явный перебор… Вот тут-то Заруба с Пархоменко и отличились! Буквально через пару дней после «пересменки» командиров, 12 ноября 1941 года, «Червона Украина» подверглась массированному удару немецкой авиации. Крейсер, получив многочисленные повреждения, начал тонуть у Графской пристани на виду всего Севастополя. Предпринимались попытки удержать его на плаву, но… После сообщения флагманского механика бригады крейсеров капитана 2 ранга Красикова о том, что удержать крейсер на плаву не представляется возможным, не дождавшись разрешения командования флотом, старший помощник командира капитан 3 ранга Пархоменко, оставаясь старшим на борту, принял решение об эвакуации экипажа! То есть, были времена, когда Виктор Пархоменко руководствовался голосом разума, а не только статьями Корабельного устава! Кстати, требования БУМС-37 года, в плане ответственности командиров за потерю кораблей, предполагали очень суровую ответственность…
Характерный момент, после эвакуации экипажа крейсер еще несколько часов оставался на плаву, затем (в течение нескольких суток) с притопленного на мелководье корабля демонтировали артиллерийские установки и с помощью водолазов выгружали боезапас. Все это происходило на виду жителей Севастополя… Даже после погружения корпуса крейсера в донный ил, верхушка мачты выступала из воды в нескольких метрах от Графской пристани. Хорошо еще, что с постамента памятника Нахимову, как знамение эпохи агрессивных недоучек в те времена, кому-то грозил пальцем бронзовый «Ильич»… У моряков Черноморского флота к крейсеру «Червона Украина» было особенное, можно сказать, трепетное отношение: как к стартовой площадке для многих будущих командиров, включая адмирала Николая Кузнецова. Как бы там ни было, но за гибель крейсера по полной ответил командир, а старший помощник (на этот раз) отделался легкой контузией и легким испугом. Быть может, эта легкая контузия стала причиной того, что у командования флотом к старшему помощнику командира особых претензий и не было.
Стремясь избежать лишних разговоров и негативной реакции защитников города на гибель крейсера, Филипп Сергеевич Октябрьский направил на Кавказ своего проштрафившегося «крестника» и поручил ему командование новым эскадренным миноносцем. Об этом эпизоде написала в своих воспоминаниях дочь адмирала Октябрьского (Р.Ф. Октябрьская, «Годы штормовые»). Быть может, именно эти неприятные воспоминания о своем соучастии в позорном утоплении крейсера и явились побудительным мотивом, заставившим Пархоменко впасть в истерику в тот момент, когда следовало начать эвакуацию экипажа «Новороссийска»? Должно быть, Виктор Александрович неоднократно проклинал тот день и час, когда его сорвали с карьеры политработника и послали не только водить, но и топить корабли… С учетом «Червоны Украины» и трагически погибшего в октябре 1943 года «Беспощадного», «Новороссийск» был уже третьим «утопленником» на счету у «флотоводца» Виктора Пархоменко.
После гибели крейсера «Червона Украина» практически все члены экипажа во главе с бывшим командиром капитаном 2 ранга Иваном Зарубой остались в осажденном Севастополе и влились в число защитников города. С крейсера были сняты орудия, составившие три полноценные береговые батареи. Большая часть батарейцев до последнего дня оставалась в Севастополе и погибла, сдерживая натиск противника. Бывший командир крейсера Заруба до последнего дня обороны командовал портовыми средствами и, не имея возможности эвакуироваться, оказался в плену… Между тем, бывший старший помощник командира крейсера оказался настолько ценным «кадром», что командующий флотом вызвал его в штаб флота в Поти и доверил командование эскадренным миноносцем! Но здесь уже следует признать, что с ноября 1941 по октябрь 1943 года Виктор Пархоменко успешно командовал эскадренным миноносцем «Беспощадный».
Эсминец неоднократно, прорывая немецкую блокаду, совершал рейсы в осажденный Севастополь, выполнял боевые задачи по обеспечению охраны транспортов и артиллерийской поддержке флангов наших войск. Виктор Александрович чудом остался жив, не замерзнув и не утонув после гибели «Беспощадного» в октябре 1943 года. Тогда же Пархоменко был назначен командиром 1-го дивизиона бригады эскадренных миноносцев. С декабря 1944 года до ноября 1945 года капитан 2 ранга Виктор Пархоменко командовал крейсером «Молотов», сменив в этой должности капитана 1 ранга Зиновьева. Обратите внимание, крейсером Пархоменко командовал неполный год – в мирных для Черного моря условиях, после перехода «Молотова» в Севастополь.
На протяжении всех пятнадцати лет службы на Черном море Виктору Пархоменко постоянно приходилось наблюдать жирную, вечно улыбающуюся рожу комиссара Кулакова, моложе его по партийному стажу и по стартовым должностям политруков, а с 1940 года имевшего звание дивизионного комиссара! Даже после совместного с Пархоменко творчества по утоплению «Новороссийска», «непотопляемый» (в отличие от линкора) комиссар, не только в кратчайшие сроки был восстановлен в прежнем звании – вице-адмирала, но и в 1965 году, в ознаменование своих «заслуг» в обороне Севастополя стал Героем Советского Союза…
В ходе работы Правительственной комиссии, учитывая «комиссарское происхождение» Кулакова, обвиняли его исключительно в том, что он «…не настоял перед Пархоменко на эвакуации экипажа, и когда гибель линкора была уже неизбежной, не позволил морякам, хотя бы, с минимальными шансами на спасение, покинуть гибнущий корабль». В какой-то момент председатель государственной комиссии Малышев, опрашивая Кулакова, пытался уточнить хронологию принятия Пархоменко тех или иных решений. Когда же Малышев, не получив ответов на очередные поставленные Кулакову вопросы, услыхал, что вице-адмирал «…очень сожалеет, что не записывал содержание команд, отданных командующим», то видавший виды зампредсовмина, заметно заскучал. Он окончательно убедился в том, что от этого фигуранта, так и не осознавшего, какого опыта у него больше: «подводницкого», либо «линкоровского», не стоило ожидать объективной информации по событиям той трагической ночи. А по большому счету, опрашивая Кулакова из уважения к его высокой должности, Малышев очень хорошо давал себе отчет в том, какой с такого ответчика спрос...
После командования крейсером «Молотов» капитан 1 ранга Пархоменко был назначен начальником штаба Отдельного отряда надводных кораблей и, одновременно, до мая 1946 года, производил в Германии приёмку трофейных кораблей и судов для Черноморского флота.. Должно быть, приятная была командировка – это вам не «Джулио Чезаре» у суматошных и озлобленных итальянцев принимать. В основном, в Германии были вспомогательные и гражданские суда. Среди них, печально известный лайнер, носивший в нашем пароходстве название «Адмирал Нахимов»; хорошо известный старым севастопольцам, гостевой корабль «Ангара», бывший в прежней жизни яхтой «Рейх» маршала Геринга, и «Водолей-19», десятки лет обеспечивавший пресной водой корабли, стоявшие на Севастопольском рейде.
При таком развитии событий, по праву преемственности и по характеру ранее занимаемых должностей, в перспективе у Виктора Пархоменко просматривалась должность командира бригады строящихся и ремонтирующихся кораблей, которой до 1949 года командовал капитан 1 ранга Зиновьев. Вопреки ожиданиям, не имея опыта штабной работы и командования бригадами кораблей, с февраля 1946 года до ноября 1948 года капитан 1 ранга Пархоменко – начальник штаба эскадры Черноморского флота, а затем, до сентября 1951 года – её командующий! Такое стремительное перемещение по ответственным должностям объясняется тем, что в этот период Виктор Пархоменко продвигался по служебному фарватеру, прокладываемому вице-адмиралом Сергеем Георгиевичем Горшковым… Продолжая действовать в том же ключе, с сентября 1951 года до июля 1955 года Виктор Пархоменко, ставший в процессе этого служебного марафона вице-адмиралом, служил начальником штаба Черноморского флота, опять-таки, при командующем – адмирале Сергее Горшкове.
В июле 1955 года, после убытия адмирала Горшкова в Москву на должность первого заместителя Главнокомандующего ВМФ, Пархоменко становится командующим Черноморским флотом. Сверх меры самоуверенный и не по уму амбициозный, адмирал, наверняка, считал, что эта должность вполне соответствовала его опыту, талантам и образованию. Но при этом он не учитывал, что рядом с ним уже не было адмирала Горшкова, до той поры не только направлявшего его деятельность, но и в значительной степени компенсировавшего недостатки своего подчиненного. В должности командующего флотом Виктор Пархоменко пробыл аж до 8 декабря 1955 года...
Не совсем понятно, что заставляло умного, опытного, высокообразованного, жизнью битого Горшкова в качестве ближайшего помощника столько лет терпеть рядом с собой и продвигать по службе Виктора Пархоменко… На всех предыдущих должностях Виктор Александрович предпочитал тактику кавалерийского наскока, как его героический однофамилец эпохи Гражданской войны… Даже теперь, когда нужно было набираться опыта и почаще «включать голову», Виктор Александрович по-прежнему решал возникавшие проблемы с помощью потоков громогласной площадной брани. Но, как известно, это не самый эффективный метод руководства на таком высоком и ответственном посту как командующий флотом…
Виктор Александрович Пархоменко был стопроцентным продуктом своей эпохи, когда ценились и возвеличивались не образованность, а «образованщина»; не высокий профессионализм и вдумчивая кропотливая работа, а штурмовщина; не интеллигентность, а неприкрытое хамство. Самое страшное в той эпохе, что именно представители этой хамской «образованщины», более других стремились к власти и, как правило, достигали командных вершин, не только в армии и на производстве, но и в политическом и государственном руководстве СССР второй половины 50-х годов. Наиболее ярким примером (и экземпляром) того времени был Генеральный секретарь партии и глава Правительства Никита Сергеевич Хрущев. Он, конечно, по одиночке линкоры не топил, но дров в государственном масштабе наломал немало, да и крови людской пролил изрядно. Быть может, вспоминая свои «боевые годы», вождь государства и не стал жестоко карать виновников катастрофы линкора…
Сам же Виктор Пархоменко с большей частью обвинений, выдвинутых против него членами Правительственной комиссии, не был согласен и в более поздние времена убеждал своих обвинителей, а затем и всевозможных оппонентов в том, что он действовал исключительно в соответствии с требованиями Корабельного устава 1951 года, соответствующие статьи которого требовали от командира до конца бороться за живучесть корабля, и только при угрозе неминуемой гибели принимать меры к спасению экипажа.
В этой полемике Виктор Александрович слишком очевидно выдавал желаемое за действительное. При критическом анализе решений и действий Виктора Пархоменко, все больше убеждаешься в том, что, приняв на себя всю полноту власти на линкоре (от чего он потом открещивался), он последовательно и тупо принимал предписанные уставом стандартные решения, не желая объективно оценить степень опасности, грозившей кораблю и экипажу. Побочные явления этого «процесса» – прибытие на линкор, терпящий бедствие, офицеров штабов и управлений, не способных по своему профилю оказать помощь в борьбе за живучесть. Это также вызов аварийных партий, которые не находили себе применение… Это и бестолковое сборище рейдовых спасательных средств…
Взрыв нанес кораблю сильнейшие повреждения, не оставив шансов на удержание его на плаву, но оставалась возможность своевременно эвакуировать экипаж! Сразу не воспользовавшись возможностью отвести линкор на мель, безграмотно и судорожно продлевая агонию гибнущего корабля, Пархоменко не позволил спасти команду. И за это должен был нести ответственность.
Было бы логично предположить, что, прибыв на линкор и узнав, что врио командира корабля на ГКП, адмирал Пархоменко сразу поднялся на ходовой пост, и находился бы там до самого конца борьбы за спасение линкора. А уже на ходовом адмирал быстро бы всех на уши поставил – глядишь, и процесс борьбы за спасение корабля пошел бы активнее, а главное – эффективнее. Подобный путь проделал бы и начальник штаба эскадры контр-адмирал Никольский… И уж там, в ходовом посту, можно было и управление корабля передать от одного начальника другому, и затвердить эту передачу соответствующей записью в вахтенном журнале, или в журнале Боевых действий…
Когда же, прибыв на линкор, командующий флотом узнал, что помощник командира, остававшийся старшим на борту, спустился с ГКП и в районе пробоины организует борьбу с поступающей водой, то вполне логичной была «задержка» Пархоменко на шкафуте – в ожидании доклада об обстановке от Сербулова. Но вот ход дальнейших событий никак не оправдывает действий Пархоменко, хотя и проясняет обстановку… Страх перед обвинением в личной трусости погнал Виктора Пархоменко на корабль! Страх перед обвинением в том, что он загубил линкор, позволил начать возню по выводу корабля на мель! Гипнотизирующий страх перед судом будущей комиссии не позволил отдать приказ об эвакуации личного состава, не участвовавшего в борьбе за живучесть, а затем – не позволил морякам, стоящим на верхней палубе, покинуть корабль, когда еще оставался шанс не оказаться под опрокидывающимся линкором!
Из объективной оценки послужного списка адмирала Пархоменко, с учетом стиля его руководства, принимаемые им на аварийном линкоре решения были вполне предсказуемы, и делали катастрофу практически неизбежной. Полная динамика и статистика потерь при катастрофе «Новороссийска» никогда уже не станет известна, но в результате взрыва погибло не более 200 человек. Остальные же члены экипажа имели реальные шансы на спасение! Махровая, воинствующая некомпетентность командующего флотом стала причиной гибели, как минимум, ЧЕТЫРЕХСОТ моряков.
Очередным обвиняемым в катастрофе линкора и гибели значительной части его экипажа стал контр-адмирал Николай Иванович Никольский – начальник штаба эскадры, временно исполнявший обязанности командира эскадры вице-адмирала Петра Уварова. Попытаемся определить фактическую степень его виновности, и выяснить объективность предъявляемых к нему обвинений…
Представьте себе: на корабль прибывает начальник штаба эскадры Николай Никольский, докладывает командующему о своем прибытии, оценивает степень опасности, грозящую кораблю, поднимается на ФКП к дежурному по эскадре, разворачивает там штабной Командный пункт и, фактически начинает руководить процессом спасения линкора… Возможен ли был такой вариант развития событий? Дело в том, что, прибывшему на линкор Никольскому, Пархоменко приказал: «Навести порядок на корабле!». Но ведь это еще не было приказанием вступить в управление кораблем! Более того, по сложившейся порочной традиции, не мог начальник штаба эскадры проигнорировать приказание командующего флотом, «тормознувшегося» на юте, и, поднявшись на ГКП, принять на себя управление аварийным линкором…
А что нам известно о контр-адмирале Николае Никольском?
Из материалов работы Правительственной комиссии: «…Контр-адмирал Никольский Николай Иванович был опытным и профессионально хорошо подготовленным моряком, в войну служил в должности командира эсминца на Северном флоте. Можно только удивляться, почему он не взял на себя инициативу в борьбе за спасение линкора и его команды в соответствии с его опытом и, прямо надо сказать, обязанностями командующего эскадры на флагманском корабле при отсутствии командира и старпома линкора…» (ЦВМА. – Ф.14. Оп.52-Д.476-Л.54,67).
Итак, по убеждению председателя Правительственной комиссии контр-адмирал Никольский должен был вступить в командование аварийным линкором и возглавить борьбу экипажа за живучесть корабля. Не смотря на то, что Малышев имел звание генерал-полковника инженерно-технической службы, по воспитанию, образованию и опыту исполнения обязанностей на прежних министерских должностях он оставался сугубо гражданским человеком, бесконечно далеким от армейской и, тем более, флотской «специфики». Не мог же Николай Никольский доходчиво объяснить членам Правительственной комиссии, что Виктор Пархоменко в своей воинствующей истерике, не терпел возражений и, действую в русле «лучших» традиций советских военачальников, мог дойти до рукоприкладства и применения оружия против тех, кто отказался бы выполнять его бестолковые приказы?
Стоило ли особо удивляться подобному явлению? В военные годы маршалы Кулик и Конев частенько избивали «провинившихся» генералов, а генералы армии Гордов и Еременко еще и для этой цели использовали толстые сучковатые палки. И это только те, кто прославился своими особо выдающимися методами воспитания. А сколько подобных мордоворотов было среди командиров корпусов и дивизий, не говоря уже о полковом и ротном уровне?! Плохи были царские генералы – получили своих выдвиженцев, из народа! Флот в этом отношении также не составлял исключения. Из наиболее колоритных, «социально близких» и уже знакомых нам фигурантов – адмирал Гордей Левченко, который в запале праведного гнева матерился как заправский боцман времен парусного флота и, бывало, допускал рукоприкладство. Об этом было известно Кузнецову и Сталину, но, памятуя о том, что службу Гордей Иванович начинал с артиллерийского унтер-офицера на линкоре, эти унтерские привычки до поры сходили ему с рук.
Когда уровень обвинений со стороны председателя Правительственной комиссии и возможные варианты наказаний стали угрожающе множиться, Никольский открыто заявил, что выполнял приказы Пархоменко под угрозой физического оскорбления! Это немного охладило обвинительную риторику Малышева. По крайней мере, председатель Правительственной комиссии смог более объективно оценить обстановку, царившую на линкоре в преддверии катастрофы. Ясно было и то, что не каждый на месте Никольского смог бы выдержать такой прессинг со стороны Пархоменко.
Сохранились воспоминания, равноценные свидетельским показаниям. Из воспоминаний бывшего флагманского артиллериста флота отставного капитана 1 ранга Павла Тихоновича Артюхова: «В самом конце Никольский приказал отправить «кутузовцев». Баркас с аварийной партией крейсера начал медленно отходить от левого борта линкора. Пархоменко заорал на Никольского: «Кто приказал отпустить «кутузовцев»? Всем оставаться на своих местах!» Пока Никольский пытался что-то объяснить Пархоменко, «прихлебатели» из ближайшего окружения командующего начали суматошно размахивать руками, призывая баркас вернуться к борту… Все кончилось тем, что по причине резко нараставшего крена на левый борт, в задержавшийся у борта баркас рухнуло 30-тонное универсальное орудие, не поставленное на стопора…». При стандартном видении уголовного дела (если бы таковое было открыто. – Б.Н.), только один этот факт мог быть выделен в качестве частного обвинения Виктора Пархоменко в «действиях, приведших в гибели двух и более людей».
Я бы очень не хотел оказаться в положении Никольского. И таких «волевиков» от воинской службы, как Пархоменко, мне пришлось немало повидать на своем веку...
В течение десяти лет мне пришлось нести вахту вахтенным офицером на авианесущем крейсере при трех командирах. Три с лишним года, заступая на ходовую вахту с командиром Юрием Соколовым, я заходил в ходовую рубку, как рабочий цирка в клетку с тигром-людоедом. Дальнейшее наше общение в смычке «вахтенный офицер – командир» зависело от того, голоден ли хищник, и как давно он принял «успокоительную дозу». Это при том, что командиром Юрий Георгиевич Соколов был, что называется, от Бога. Просто вырос он в Сибири, и детство у него было тяжелое…
Что же касается фактической степени ответственности каждого из обвиняемых комиссией адмиралов… Существуют уставные положения по передаче права управления кораблем в ситуациях, когда старший начальник считает, что командир не справляется со своими обязанностями. Либо, когда старший начальник решит, что младший лучше него справится с обязанностями по управлению кораблем. К примеру, когда 6 ноября 1977 года порывами шквального ветра был сорван с бочки тяжелый авианесущий крейсер «Киев», стоявший на рейде Североморска, на его борту находились командир эскадры вице-адмирал Зуб, командир бригады капитан 1 ранга Скворцов, член ВС КСФ вице-адмирал Подорин. Громадный корабль, не успевший ввести в действие главную энергетическую установку, как щепку мотало по тесному, ограниченному скалами и мелями, североморскому рейду. Командир корабля капитан 1 ранга Юрий Соколов никому из старших начальников не позволил управлять кораблем! Командир эскадры с начальником штаба координировали взаимодействие со спасательными средствами и осуществляли общее руководство, командир бригады убыл на ют и руководил заводкой швартовов на подходившие к авианосцу буксиры. Катастрофа не произошла только потому, что авианосец, управляемый грамотным и волевым командиром, своим кованым форштевнем увяз в корне 19-го причала бухты Окольной. А спасательный буксир, в качестве кранца, не позволил левому борту авианосца навалиться на береговые скалы…
В то же время, когда начальник штаба 170-й бригады капитан 2 ранга Баранник пытался вмешиваться в процесс управления авианесущим крейсером «Киев», то командир, капитан 1 ранга Юрий Соколов, с трудом сдерживая гнев , рычал: «Вахтенный офицер! Запишите в вахтенный журнал – «в управление кораблем вступил начальник штаба бригады». И, как правило, после этого «предложения» у Баранника пропадало желание порулить авианосцем… А бывало и так, что Юрий Георгиевич в приступе гнева в ответ на безграмотные «рекомендации» начальника штаба, пользуясь тем, что был старше Баранника по званию, посылал его «в бога и в мать…». Правда, после этих столкновений с должностью командира авианосца капитан 1 ранга Соколов вскоре расстался…
Эти эпизоды из своей непростой корабельной службы я привел к тому, что окажись на месте Николая Никольского Юрий Соколов, то мало бы Виктору Пархоменко не показалось. И угрозы оружием, думаю, не остановили бы его.... Если бы Соколову в критической для корабля и экипажа ситуации начальник любого уровня мешал бы выполнять уставные обязанности, он пинками согнал бы его с мостика и лично руководил спасением. Но для этого нужно было родиться не в Москве, а в Сибири…
За примерами волевых методов командования крупными кораблями не нужно было так «далеко» ходить… Примерно таким же характером и таким же крутым нравом обладал капитан 1 ранга Юрий Зиновьев, которого мы уже упоминали в ходе повествования. На этой почве между Зиновьевым и адмиралом Октябрьским неоднократно возникали «диспуты» по методике управления крейсером «Молотов», а потом и линкором «Севастополь». И почему-то эти споры адмиралу Октябрьскому не очень нравилис. А кому из начальников понравится, когда твой подчиненный аргументированно в резких тонах убеждает тебя в профессиональной некомпетентности? Должно быть, Николай Иванович Никольский, воспитанный в интеллигентной семье, на подобный стиль поведения не мог решиться… А жаль, линкор уже было не спасти, но людей бы сохранил. И так:
Николай Иванович Никольский
В 1936 году окончил ВВМУ им. М.В. Фрунзе и начал службу штурманом дивизиона торпедных катеров. В 1938 году он уже начальник штаба этого дивизиона, затем – штурман сторожевого корабля «Гром» и дивизионный штурман в бригаде сторожевых кораблей. После окончания в 1939 году курсов командиров кораблей 2-го ранга, старший лейтенант Никольский командовал эсминцами «Разящий» и «Сталин на Черноморском флоте. В 1940 году – командир эсминца «Расторопный», а с 1942 года – эсминца «Разъяренный» на Тихоокеанском флоте. В 1942 году Никольский в составе группы кораблей перевел свой эскадренный миноносец Северным морским путем на Северный флот.
В феврале 1943 года его эсминец в результате заклинивания руля на полном ходу выскочил на скалистый берег острова Сальный в Кольском заливе при выходе на рейд Ваенги… В марте 1943 года капитан-лейтенант Н.И. Никольский по решению суда военного трибунала был исключен из партии, лишен воинского звания, уволен из Военно-Морского Флота и осужден к 10 годам лишения свободы. Как успешно практиковалось в войну, приговор суда был заменен на трехмесячный срок в штрафном батальоне. В августе 1943 года постановление военного трибунала было отменено. Бывшего «штрафника» Николая Никольского восстановили и в партии, и в звании, и назначили командиром эсминца «Разумный». Затем он последовательно командовал эсминцами «Достойный» и «Громкий» в эскадре Северного флота. Столь частая смена кораблей была связана с большими нагрузками и неминуемыми частыми ремонтами эскадренных миноносцев, обеспечивавших в суровых условиях Арктики охрану и оборону атлантических конвоев союзников. В 1945 году капитан 3 ранга Николай Никольский поступил на командный факультет Военно-морской академии.
В 1948 году, после окончания Военно-морской академии, уже капитан 2 ранга Никольский – командир дивизиона эсминцев, и с 1951 года в звании капитана 1 ранга – командир бригады эскадренных миноносцев на Черноморском флоте. В 1953 году Никольский получает звание контр-адмирала, и в январе 1954-го назначается начальником штаба эскадры Черноморского флота. С учетом предыдущего опыта службы командир эскадры вице-адмирал Уваров чаще выходил в море на линкорах и крейсерах, а начальник штаба – на эскадренных миноносцах. При этом обязательно учитывалось наличие допуска к управлению различными классами кораблей. В этом отношении командующий флотом адмирал Горшков, сам имевший допуски к управлению практически всеми классами кораблей эскадры, не делал исключений для командиров и начальников штабов соединений. Времени на полноценное освоение линкоров у Никольского явно было недостаточно. Самоуверенный и не в меру амбициозный Виктор Пархоменко, считал, что он получил достаточную практику командования крейсерами и линкорами, но тут следует учесть, что в тот кратковременный период, когда он командовал крейсером «Молотов» и линкором «Севастополь», эти корабли практически не выходили в море...
В октябре 1955 года командир эскадры вице-адмирал Уваров был в отпуске. Обстоятельства складывались не просто… Как уже говорилось, Николай Никольский по прошлому опыту службы был «миноносником», начальник штаба флота – контр-адмирал Чурсин – подводником. И только один командующий фотом, вице-адмирал Пархоменко числился, вроде как, универсалом – имел опыт командования канонерскими лодками, мониторами, миноносцами, крейсерами и линкорами. Казалось бы, ему и карты в руки… Но если взглянуть на ситуацию объективно, то Виктор Пархоменко при откровенно слабом уровне общетехнической подготовки за неполный год командования крейсером и год командования линкором, просто физически не мог в должной мере освоить эти корабли.
Следует также признать, что в ту трагическую ночь, 29 октября, по уровню профессиональной подготовки и навыкам в управлении кораблями из всех представителей командования Николай Никольский был самым компетентным моряком, а также наиболее адекватным руководителем, что, кстати, и было отмечено председателем Правительственной комиссии Малышевым. Вполне естественно, что у членов Правительственной комиссии возник вопрос: кто непосредственно возглавлял экипаж линкора в критической, предшествующей катастрофе ситуации, и почему в командование линкором не вступил Николай Иванович Никольский?
Вернемся на линкор в самые трагические часы, предшествовавшие катастрофе.
02 часа 30 минут. На аварийный линкор прибыл начальник штаба эскадры с группой офицеров своего штаба. Теперь требуется ответить на вопрос, – можно ли было в обстановке, что застал на линкоре Никольский что-либо кардинально изменить или исправить? Командующий флотом потоками брани обрушивается на Никольского. Из воспоминаний бывшего флагманского артиллериста флота Павла Артюхова, находившегося в это время рядом к командующим, следует, что неоднократно звучало: «Почему люди раздеты и все в грязи? Срочно навести порядок на линкоре!». Казалось, кому еще было непонятно, что матросы полураздеты, потому как покидали кубрики по сигналу боевой тревоги, измазаны илом, выброшенным из пробоины? Очередной десант флагманских специалистов штаба эскадры, прибывших с Никольским, от греха подальше, быстро устремляется на свои подшефные КП. Каждый из флагманских имел свои плановые таблицы на все случаи жизни и был готов контролировать, учитывать, учить. Казалось бы, самое время не интендантов напрягать, чтобы те доставили на корабль комплекты рабочего платья для переодевания команды, а подняться на ГКП и принять командование аварийным линкором!
При этом, маленькое, но существенное уточнение: среди флагманских специалистов эскадры, прибывших на корабль, не оказалось флагманского механика эскадры, то есть, первого и основного советника командира эскадры по вопросам борьбы за живучесть корабля. Оказывается, дома его не застали! Начальник разведки эскадры, в ту пору капитан 2 ранга, Вышленцов и тот оставил свои воспоминание о трагической ночи, хотя, на аварийном линкоре ему не пришлось побывать. Казалось бы, отчего бывшему флагманскому механику эскадры не написать воспоминаний? Рассказал бы, где он в ночь был, и почему не прибыл на КП эскадры… Хоть и с большим опозданием на линкор прибыл флагманский механик дивизии крейсеров капитан 2 ранга Бабенко. Ну, наконец-то, вот он – бывший командир электромеханической боевой части «Новороссийска», ранее служивший в должности командира дивизиона живучести, сейчас окажет существенную помощь своим бывшим подчиненным. Это все к тому, что положение Николая Никольского, сразу и решительно не принявшего на себя командование линкором, в дальнейшем только усложнялось, и что-либо изменить уже было поздно…
Как должен был поступить в этой ситуации контр-адмирал Никольский? Мог ли он переломить ситуацию, взяв на себя командование гибнущим кораблем? Наделенный правом командования линкором, он должен был, игнорируя последующие приказания Пархоменко, вместе с офицерами своего штаба подняться на ФКП, выйти на связь с оперативным дежурным штаба флота, сообщить о том, что он принял командование, и предпринять меры к спасению линкора. Так бы поступил адмирал Колчак, но Никольский не был Колчаком… Пархоменко убедительно доказывал членам Правительственной комиссии, что он приказал Никольскому «вступить в управление линкором». А как выглядела ситуация фактически? Знакома ли вам, мой терпеливый читатель, как в соответствии с руководящими документами должна происходить передача командования кораблем? По приказанию старшего на борту в вахтенном журнале делается запись, к примеру: «02 ч. 45 мин. По приказанию командующего флотом вице-адмирала Пархоменко в управление кораблем вступил врио командующего эскадрой контр-адмирал Никольский». Далее следует подпись вахтенного офицера или старшего помощника командира. Но не было этой записи, не было и вахтенного журнала и, как уже отмечалось, не было и вахтенного офицера в ходовом посту линкора! К анализу этой ситуации мы неоднократно возвращались. Кстати, прибыв на борт терпящего бедствие линейного корабля «Императрица Мария», адмирал Колчак в течение десятка минут оценил остановку, и отдал приказание командиру капитану 1 ранга Кузнецову о срочной эвакуации экипажа…
Даже сознавая безнадежность дальнейшей борьбы за живучесть, опять-таки по праву, данному Корабельным уставом, Никольский был обязан отдать приказ об эвакуации личного состава. Ни того, ни другого он не сделал, и за это понес заслуженное наказание. Николай Иванович поддался истерическому прессингу Пархоменко, грозившего расстрелять паникеров… Паникерами он считал тех, кто сначала советовал освободиться от якоря и бриделей и вывести линкор на мелководье, а затем – приступить к эвакуации личного состава, не задействованного в непосредственной борьбе за живучесть корабля.
Практически весь период, предшествовавший катастрофе, силами аварийных партий героически велась борьба с поступавшей водой. Но даже в этой обстановке, по мере оставления помещений и боевых постов, затапливаемых водой, личный состав до резкого нарастания левого крена не ощущал грозящей опасности. На верхней же палубе, происходила суета с заведением буксирных концов, приемом и отправлением портовых плавсредств.
Вынужденно приняв на себя роль основного распорядителя при Пархоменко, Никольский, гнал от себя мысли о возможных последствиях, начал решительно реализовывать бредовую идею командующего о буксировке кормы линкора в направлении госпитального причала. Примерно в это время, наконец-то на линкор прибыл старший помощник капитан 2 ранга Георгий Хуршудов. Хуршудов, застав на шкафуте скопище начальников, докладывает о своем прибытии командующему флотом, начальнику штаба эскадры и, как бы принимает эстафету командования теперь уже определенно гибнущим линкором. В отличие от Пархоменко и Никольского, Хуршудов на несколько минут поднялся в ходовой пост, в котором сиротливо стояли матросы, расписанные на пультах связи, в компании с сигнальщиками, находящимися на крыльях мостика. Психика Хуршудова, чего нельзя сказать о Пархоменко и Никольском, не была отягощена тяжкими воспоминаниями о гибели кораблей, запахами следственных изоляторов. Он понял, что корабль спасти невозможно, и в процессе продолжавшейся тревожной суеты, несколько раз подходил к Пархоменко с предложениями эвакуации части экипажа, не задействованного в процессе борьбы за живучесть и находившейся в строю на юте. Но всякий раз Пархоменко отмахивался от него как от назойливой мухи, и отсылал прочь с очередным бредовым приказанием…
В ходе работы Правительственной комиссии, оказавшись между молотом – генералом Малышевым и наковальней – адмиралом Пархоменко, да еще и «ощущая кожей» присутствие адмирала Горшкова, Хуршудов стал давать уклончивые показания. Во время второго допроса он не подтвердил фактов обращения к Пархоменко с просьбами об эвакуации экипажа, во время третьего допроса не подтвердил, что лично дал команду по трансляции о выходе личного состава на ют из внутренних помещений. Здесь не нужно быть ясновидящим – Пархоменко в перерывах между допросами дал понять Хуршудову, что в случае вынесения ему сурового приговора, он потянет за собой и старпома. Возможно, Виктор Пархоменко напомнил Хуршудову о том, что четыре года назад «вытащил» его в Севастополь с Амура…
Когда же крен на левый борт стал расти, появились признаки хаоса… Все это время рядом с командующим находилось много совершенно бесполезных и даже опасных в этой ситуации людей. Быть может, кто-то, читая эти строки улыбнется, узнав, что с корабля согнали майора продовольственной службы, прибывшего для учета посуды, утраченной при взрыве! Это не смешно, особенно если учесть, что система тотального контроля за хозяйственной деятельностью заведена была в давние времена и имела богатую практику. В апреле 1942 года, когда, по мнению верховного командования стабилизировалась линия фронта под Севастополем, в числе контролеров прибыли чиновники Союзвинпрома, контролировать убыль и расход запасов шампанских вин в хранилищах Шампани. Как следует из протоколов допросов ЧВСа вице-адмирала Кулакова, да и самого Виктора Пархоменко, он периодически путался в своих показаниях, не мог точно назвать время и последовательность отдачи тех или иных приказаний. Если бы управление кораблем осуществлялось с ГКП, то все приказания командира и производимые по ним действия подчиненных фиксировались бы и в вахтенном журнале, и в журнале боевых действий. Ведение этого журнала по сей день на крейсерах является боевой функцией военного дирижера. При объявлении боевой тревоги военный дирижер прибывает на ГКП и по установленной форме фиксирует все приказания командира, старших начальников, и действия экипажа в процессе выполнения этих команд. Ведение журнала контролируется старшим помощником и заверяется командиром корабля. Быть может, вице-адмиралы Пархоменко и Кулаков об этом не знали?
ЖБП является совершенно секретным, а вахтенный журнал – секретным документом. Сохранности этих документов даже в условиях аварий и катастроф уделяется первостепенное значение. Капитан 2 ранга Смоляков, стоявший в тот день оперативным дежурным по КП эскадры, получив приказание перенести свой пост на крейсер «Керчь», и, действуя в соответствии со служебной инструкцией, вынес сейф с документами в район третьей башни главного калибра. К сожалению, в процессе опрокидывания линкора, сейф, скорее всего, оказался на дне. Так что и этот источник информации по текущим событиям, предшествовавшим катастрофе, оказался недоступен членам Правительственной комиссии.
В процессе нашего сумбурного исследования неоднократно упоминался П.В. Уваров – командир эскадры. Уваров, единственный из высшего флотского командования имел практику командования линкором в экстремальных ситуациях. К сожалению, он был в отпуске и отсутствовал в Севастополе, что, кстати, не спасло его от сурового наказания.
Из воспоминаний Иосифа Чверткина: «Впервые я увидел Петю Уварова в совершенно драматических условиях. Зима на 1942 год была ужасно суровая, такой зимы на Черном море мне не приходилось видеть. Хотя в море вода не замерзала, но волны, которые накрывали корабль, и, даже мостик, мгновенно замерзала, наша верхняя одежда леденела и ломалась при сгибании. Пребывание в море превращалось в пытку, и не каждый безнаказанно выдерживал это испытание. И, вот, в этих условиях, вся эскадра стала свидетелем гибели миноносца «Смышленый». Это происходило на виду всех кораблей, и ни один корабль, ни линкор, ни крейсера не пришли ему на помощь, чтобы снять личный состав…»
У читателя, не знакомого с азами морской практики, может возникнуть вопрос: как в штормовом море линейный корабль смог бы оказать помощь терпящему бедствие эскадренному миноносцу? Оказывается, очень просто, для этого линкор должен зайти к аварийному эсминцу с наветренного борта, ослабив штормовую волну, и приняв на себя резкие порывы ветра. При этом, эскадренный миноносец с грамотным командиром и подготовленным экипажем, мог бы попытаться снять экипаж с аварийного корабля.
Оставалась самая малость: линкору требовалось сняться с бочки и в условиях шестибального шторма прибыть в район, где терпел бедствие эскминец. В конкретном случае, когда «Смышленый» тонул, подорвавшись на мине, с большим трудом, в минном поле был протрален коридор, по которому «Смышленый» самостоятельно вышел на чистую воду. При буксировке эсминца лидером «Харьков» на 5-бальной волне лопнул буксировочный трос. Корабль, не имевший хода, с затопленными котельными отделениями, потерял остойчивость, и, повалившись на борт, в несколько минут затонул. При взрыве глубинных бомб, взрыватели которых сработали при погружении корабля на глубину, погибли те немногие моряки, что оставались на тот момент на плаву. В этих условиях спасти корабль и экипаж не было реальной возможности.
Из воспоминаний Иосифа Чверткина: «Когда «Харьков» сделал попытку подойти к миноносцу, с него смыло двух матросов. В этот момент я и увидел на верхней палубе «Харькова» экзотическую фигуру опереточного боцмана, совершенно раздетого, то есть, без реглана, с расхристанной грудью и совершенно нечувствительного к холоду. Это и был старпом «Харькова» Петя Уваров.
Когда Уварова назначили командиром сторожевика «Шквал», он попал в мое окружение. Я познакомился с ним поближе, и наши отношения стали вполне дружескими. Петр был завзятый холостяк, и даже после выхода в запас не женился. Он пользовался большим авторитетом у личного состава везде, где ему приходилось служить. При мне он вырос до старпома линкора, сменив на этой должности Мишу Чинчарадзе. Он покорял личный состав своей силой, закалкой, замашками бывалого моряка и густым старпомовским басом. Ему подражали, щеголяя в мороз в легкой одежде, старались говорить басом… Уваров нравился не только личному составу, но и начальству. Петр мастерски играл на гитаре и пел одесские блатные песни.
…После моего ухода в запас, Петя Уваров командовал линкором, а затем и эскадрой, вышел в запас в звании вице-адмирала. Будучи в запасе, он написал книгу, название которой я не помню, хотя она имеется у меня в библиотеке. В этой книге, написанной в патетическом стиле, он идеализирует свою службу на флоте, и картина событий в ней предстает в искаженном виде…» (название книги, написанной Уваровым – «На ходовом мостике»; издана Киевским издательством политической литературы в 1981 году).
«…Петя жаловался Подруцкому, что весь гонорар, который он получил за книгу, не покрыл даже расходов на бумагу, все ушло этому журналисту Грузину за литературную обработку книги…». Литературную обработку рукописи Петр Васильевич доверил проходимцу от журналистики Валерию Грузину, который настолько основательно выхолостил содержание книги, что цель самого издания в известной степени теряла смысл. И, тем не менее, вопреки здравому смыслу книга была выпущена фантастическим для мемуарной литературы тиражом в 265 тысяч экземпляров!
«…Петя сменил Колю Масленникова на посту старпома «Харькова», и это вызывает особый интерес к его воспоминаниям. Петю сменил Борис Петров, и все они учились на моих документах и моей методике обучения личного состава, созданных мной. Описывая в своей книге приход на «Ворошилов» и ознакомление с корабельной документацией, которую ему передавал помощник командира Стрельцов, Уваров не скрывал своего восторга и восхищения перед совершенством этой документации…»
Из послужного списка Уварова Петра Васильевича.
Родился 2 января 1910 года на руднике «Каменоватая» (ныне – Донецкая область Украины). В 1930 году был призван на службу в ВМФ. В 1934 году окончил АМУ имени М.В. Фрунзе, в 1937 году – курсы командного состава Военно-морских сил РККА, в 1941 году – командный факультет Военно-морской академии им. К.Е. Ворошилова. В годы войны служил старшим помощником командира лидера «Харьков», командиром сторожевого корабля «Шторм», старшим помощником командира крейсера «Ворошилов», старшим помощником командира линейного корабля «Севастополь»... С этого момента стоит обратить внимание на дальнейшее прохождение службы Уварова в сравнении с Чинчарадзе, более трех военных лет прослужившим старшим помощником линкора «Севастополь».
В 1947–1949 гг. командовал крейсером «Красный Кавказ», в 1949–1951 гл. – линкором «Севастополь». С сентября 1951 по сентябрь 1956 гг. – командующимй Эскадрой Черноморского флота. 8 августа 1955 года ему было присвоено звание вице-адмирала.
Был освобожден от занимаемой должности после трагической гибели на внутреннем рейде Севастополя линейного корабля «Новороссийск». В 1956–1957 годах был заместителем командующего Тихоокеанским флотом по вооружению и судоремонту. В феврале 1957 года вышел в отставку. Проживал в Киеве. Умер 28 ноября 1979 года.
По всем признакам выходит, что Петр Васильевич не дожил до выхода в свет книги воспоминаний «На ходовом мостике». В набор книга была сдана 29 ноября 1979 года, а умер Петр Васильевич 28 ноября. Хочется верить, что процесс подготовки к изданию мемуаров не подтолкнул адмирала к краю могилы. А такое, к сожалению, бывает.
Награждён орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденами Нахимова 2 степени, Отечественной войны 1 степени и Красной Звезды, медалями.
Приводя выдержки и целые абзацы из воспоминаний отставного капитана 1 ранга Чверткина, я, неоднократно пожалел, что при описании послевоенного этапа развития Черноморской эскадры в качестве базового материала вынужден был использовать «записки» Иосифа Абрамовича. Мне понятно раздражение и возмущение адмирала Горшкова, который неоднократно на замечания или реплики с места, исходящие от Чверткина, восклицал: «невозможный!». Коль, Сергей Георгиевич до известных пор терпел «реплики с места» своего однокашника, считавшего себя великим морским стратегом, то и мы вытерпим отголоски тех реплик, принявших форму воспоминаний.
Продолжаем знакомиться с характеристики наиболее заметных офицеров эскадры, в интерпретации Иосифа Чверткина. На мой взгляд, давая характеристики своим сослуживцам по Черноморской эскадре, Иосиф Чверткин незаслуженно обошел вниманием адмирала Семена Лобова.
Служебные и житейские обстоятельства сложились так, что 15 октября 1955 года командир 50-й дивизии крейсеров контр-адмирал Лобов был назначен начальником штаба эскадры Северного флота, но, вовремя не убыв к месту назначения в Североморск, движимый чувством долга, в ночь на 29-е октября прибыл на борт терпящего бедствие линкора «Новороссийск». Выполняя свою должностную инструкцию, он обеспечил прибытие на линкор аварийных партий с крейсеров дивизии и, присоединившись к многочисленной и бестолковой свите командующего флотом вице-адмирала Виктора Пархоменко, покинул линкор за несколько минут перед его опрокидыванием.
Следует заметить, что, обрушив весь гнев на Пархоменко и Никольского, привычно забывают о том, что именно Семен Лобов командовал крейсером «Ворошилов», принимал от итальянцев и временно командовал крейсером «Дюка дґАоста», ставшим в нашем флоте «Керчью», более двух лет командовал линкором «Севастополь». Уже только поэтому Лобов был в состоянии не только объективно оценить обстановку, но и принять наиболее правильные решения по борьбе за живучесть и меры по спасению экипажа…
Что нам известно об этом адмирале?
Лобов Семен Михайлович
Родился 3 (16) февраля 1913 г., в деревне Смольниково, Калеевской волости, Клинского уезда, Московской губернии. Учился в сельской школе с. Покровское Волоколамского района, в Детгородковской советской трудовой школе г. Волоколамска.
В 1929 года учился в ФЗУ Учебного комбината рабочего образования при Люберецком электромеханическом заводе Московско-Казанской железной дороги, с 1932 года работал на том же заводе слесарем-электриком 5-го разряда.
В 1932 году по путёвке города Люберцы зачислен на подготовительный курс Военно-морского училища им. М.В. Фрунзе. 1 октября 1933 года приказом начальника и комиссара ВМУ зачислен на 1-й курс артиллерийского дивизиона надводного сектора и назначен старшиной класса. В 1937 году окончил Военно-морское училище им. М.В. Фрунзе с отличием по первому разряду. Приказом наркома обороны СССР К.Е. Ворошилова от 28 сентября 1937 года Лобову присвоено воинское звание «лейтенант».
15 ноября 1937 года назначен на должность командира артиллерийской и минно-торпедной боевой части (БЧ-2-3) сторожевого корабля «Бурун» (типа «Ураган») 7-й Морской бригады эсминцев и сторожевых кораблей ТОФ. В ходе Хасанских событий 1-12 августа 1938 года корабль участвовал в несении дозорной службы по охране главной базы и побережья Приморья, а также в обеспечении морских воинских перевозок для нужд сухопутных войск. Лобов проявил отличные командные качества при выполнении сторожевым кораблём боевых задач в сложных метеоусловиях.
В 1938 г. – слушатель Курсов командиров надводных кораблей при Специальных курсах командного состава РКВМФ. 2 июня 1939 года назначен на должность помощника командира эсминца «Резкий» (проекта 7), а 20 декабря того же года на должность помощника командира эсминца «Разящий» (проекта 7). 13 июня 1942 года назначен командиром эсминца «Резвый» (проекта 7). В 1943 году «Резвый» стал одним из передовых кораблей на флоте. 5 ноября 1944 года приказом наркома ВМФ Лобову досрочно присвоено звание «капитан 3 ранга». Участник войны с Японией. 23-26 августа 1945 года командовал отрядом поддержки конвоя с личным составом 87-го стрелкового корпуса при переходе из Владивостока в Маоку (ныне Холмск).
9-19 апреля 1946 года участвовал в заграничном походе отряда кораблей ТОФ в составе сторожевых кораблей ЭК-1 и ЭК-6 по маршруту Владивосток – Токио – Владивосток при перевозке в Токио советских членов Международного военного трибунала для Дальнего Востока.
2 ноября 1946 года приказом главнокомандующего ВМС назначен командиром 1-го дивизиона эсминцев эскадры Черноморского флота. 18-19 августа 1947 года выполнял ответственное спецзадание: был старшим на эсминце «Огневой», входившим в состав охранения крейсера «Молотов», на борту которого находился генералиссимус Советского Союза И. В. Сталин, следовавший из Ялты в Сочи на отдых вместе с сопровождавшими его лицами.
21 мая 1948 года приказом главкома ВМС назначен командиром краснознаменного крейсера «Ворошилов» (проекта 26). В 1949 году крейсер занял первое место по состязательным артиллерийским стрельбам среди всех флотов.
В начале 1949 года назначен командиром 2-й группы спецкоманды, на которую возлагалась предварительная приёмка итальянского лёгкого крейсера «Эмануэле Филиберто дюка дґАоста», полученного Советским Союзом в результате раздела флота Италии между союзниками. 10-28 февраля 1949 года – приём крейсера в порту Специя, контроль работы итальянского сдаточного экипажа при переходе из Специи в Одессу. 1 марта – 4 апреля 1949 года временно командовал этим крейсером, включённым 15 марта в эскадру Черноморского флота под названием «Керчь». За большую работу при приёмке крейсера награждён орденом Красного Знамени.
13 июня 1950 года Лобову досрочно присвоено звание «капитан 1 ранга» за высокие показатели в боевой и политической подготовке, достигнутые крейсером «Ворошилов».
7 сентября 1951 года назначен командиром краснознамённого линкора «Севастополь».
В 1952 году командующий эскадрой вице-адмирал С.Г. Горшков записал в аттестации: «Отличный морской офицер. Достоин назначения на должность командира бригады крейсеров или начальника штаба эскадры. Достоин направления на учебу на АКОС при ВМА им. Ворошилова» (ЦАВМФ. Ф. 4742. Д. 45780. Л. 41-42).
С 1953-го по 1954 год – учёба на Академических курсах офицерского состава ВМС при Военно-морской академии им. Ворошилова. Во время учёбы исполнял обязанности старшего офицера АКОС. Выпускные экзамены по оперативному искусству и общей тактике ВМС сдал на «отлично».
31 мая 1954 года постановлением Совета министров СССР Лобову присвоено воинское звание «контр-адмирал». 9 декабря 1954 – 15 октября 1955 года – командир 50-й дивизии крейсеров Черноморского флота, подчинявшейся непосредственно командующему флотом. 15 октября 1955 года приказом министра обороны СССР назначен начальником штаба эскадры Северного флота. Этот приказ подвёл черту под службой С.М. Лобова на командных должностях в плавсоставе надводных кораблей тактического уровня:
Kомандир эсминца – 4 года 5 месяцев, командир дивизиона эсминцев – 1 год 6 месяцев, командир крейсера – 3 года 4 месяца, командир линкора – 2 года 2 месяца, командир дивизии крейсеров – 10 месяцев (ЦАВМФ. Ф.4742. Д.45780. Л.94).
Отъезд к новому месту службы задержался в связи с работой на флоте правительственной комиссии, расследовавшей причину гибели 29 октября 1955 года линкора «Новороссийск», в борьбе за живучесть которого участвовал и контр-адмирал Лобов.
Лобову не грозила ответственность за гибель «Новороссийска, прежде всего, потому, что по своей прежней должности командира 50-й дивизии крейсеров он не замыкался на командира эскадры, а находился в оперативном управлении командующего флотом. На борт «Новороссийска» он прибыл, чтобы проконтролировать прибытие аварийных партий с крейсеров, подчиненной ему дивизии. Приказаний от Пархоменко принять командование аварийным линкором он не получал...
В связи с задержкой убытия из кадров Черноморского флота дела и обязанности начальника штаба эскадры Северного флота принял 8 февраля 1956 года. При вступлении в должность начальника штаба столкнулся с неблагоприятной обстановкой на эскадре, которая по результатам проверки 2 октября – 3 ноября 1955 года получила негативную оценку комиссии Минобороны СССР: «Эскадра для ведения боя в сложных условиях подготовлена недостаточно».
Через год после службы в новой должности в аттестации от 25 апреля 1957 года говорилось: «В течение работы в должности начальника штаба эскадры в 1956–1957 гг. эскадра проверялась Инспекцией Министерства обороны – боевая готовность признана удовлетворительной. Постоянно осуществляет контроль и помощь кораблям, штабам и соединениям, входящим в состав эскадры… Умеет выбрать главное и довести решение до конечной цели… Занимаемой должности вполне соответствует, по опыту службы и личной подготовленности достоин продвижения на высшую должность – командующего эскадрой» (ЦАВМФ. Ф. 4742. Д. 45780. Л. 47–48).
1957–1960 годы – командующий эскадрой Северного флота. Октябрь 1960 – июль 1961 года – слушатель Академических курсов офицерского состава при Военно-морской академии. По окончании курсов до 8 октября находился в распоряжении главнокомандующего ВМФ. Фактически проходил стажировку в должности 1-го заместителя командующего флотом и на подводных лодках.
В 1961-1964 гг. – первый заместитель командующего Северным флотом. Итог первого года нахождения в должности 1-го заместителя командующего Северным флотом подвела аттестационная комиссия: «Обязанности по должности освоил. Хорошо знает обстановку на флоте… Владеет методикой организации командно-штабных и тактических учений в масштабе флота» (ЦАВМФ. Ф. 4742. Д. 45780. Л. 59–60).
1964–1972 года – командующий Северным флотом. В 1965 года присвоено воинское звание «адмирал». Способность сил Северного флота решать оперативно-стратегические задачи в боевых действиях различного масштаба, а также обеспечивать защиту государственных интересов страны в мирное время была всесторонне проверена и положительно оценена в 1970 году на манёврах «Океан». За заслуги в укреплении боевой готовности сил флота 28.7.1970 г. Лобову было присвоено воинское звание «адмирал флота» с вручением знака отличия «Маршальская звезда». Он стал первым адмиралом флота из командующих флотами советского ВМФ.
Напряжённая служебная деятельность привела к резкому ухудшению здоровья Семёна Михайловича, и в 1972–1977 гг. он – помощник начальника ГШ ВС СССР по Военно-морскому флоту (позднее должность получила наименование «заместитель начальника Генерального штаба Вооружённых сил СССР по Военно-Морскому Флоту»).
2 июля 1977 года скоропостижно скончался от острой кардиальной недостаточности.
Следующий персонаж воспоминаний И. Чверткина:
Беляев Борис Павлович
«…Беляев в течение некоторого времени командовал линкором… Помню только, что человек он был крайне нерешительный и плохо управлял маневрами линкора. Мне рассказывал флагманский штурман эскадры Валерьян Дукальский, что Беляев не осмеливался даже курс корабля изменить, пока не получал на это разрешения Горшкова. Подобная вещь произошла один раз у меня на глазах. Снимаясь с бочки и швартовов, Беляев, чуть не навалил на «Ворошилов», и мы еле избежали столкновения. Я сожалею, что не могу ничего добавить к моему скупому описанию Бориса Беляева...».
И всё... Хочется отметить, что если уж вспомнил Чверткин об офицере, прослужившим рядом с ним 4 года до войны и 4 года – после её окончания, то мог бы дать и более полную характеристику этого достойного во всех отношениях офицера.
Борис Павлович Беляев родился в 1911 году. После окончания школы работал на автозаводе ЗИЛ. В сентябре 1930 года по комсомольской путевке был направлен на учёбу в Военно-морское училище имени М.В. Фрунзе.
После окончания Военно-морского училища был назначен в июле 1934 года исполняющим должность командира электронавигационной группы крейсера «Красный Кавказ» Черноморского флота. В декабре 1934 года был направлен для обучения на Специальные курсы командного состава Военно-морских сил РККА.
9 июля 1935 года назначен помощником командира сторожевого корабля «Гром». В мае-августе 1937 года занимал должность помощника командира эскадренного миноносца «Рьяный» Тихоокеанского флота. 5 августа 1937 года назначен исполняющим должность командира сторожевого корабля «Молния» и 7 мая 1938 года утвержден в занимаемой должности. 15 декабря 1938 года назначен командиром эскадренного миноносца «Решительный». В марте-октябре 1939 года занимал должность начальника штаба отдельного дивизиона строящихся корабле охраны водного района. 29 октября 1939 года назначен исполняющим должность командира эскадренного миноносца «Резвый». 21 ноября 1940 года капитан-лейтенант Беляев был назначен командиром лидера «Баку» Тихоокеанского флота.
Командуя лидером «Баку», в составе ЭОН-18 совершил в период с 15 июля по 14 октября 1942 года переход из Тихого океана по Северному морскому пути в Кольский залив. Переход происходил в напряженной военно-политической обстановке, сложных метеорологических условиях, штормовой погоде и тяжелой ледовой обстановке. Капитан 3 ранга Беляев «за большую работу, проделанную на переходе, за отличное выполнение задания партии и правительства» был награжден орденом Отечественной войны I степени. Командуя лидером «Баку» в составе 1-го дивизиона бригады эскадренным миноносцев, Беляев участвовал в сопровождении союзных конвоев, трех набеговых операциях на коммуникации противника и в бою у мыса Маккаур. «За проявленное мужество и стойкость при проведении боевых операций» был награжден орденом Красного Знамени.
В течение 1944 года участвовал в 17 операциях, в том числе в двух исключительно важных операциях по конвоированию ледоколов в Арктику весной и обратно в Белое море осенью, а также провел 14 конвоев в общем составе свыше 100 транспортов. Во время наступления войск Карельского фронта и Северного флота на Севере участвовал в нарушении морских коммуникаций отступающего противника и артиллерийском обстреле узла коммуникаций и крепости Вардё. За участие в наступательных операциях на Севере экипаж лидера «Баку» получил благодарность Верховного Главнокомандующего. 21 февраля 1945 года «за образцовое выполнение боевых заданий командования» капитан 2-го ранга Беляев был награжден орденом Нахимова II степени.
В декабре 1944 года – командир крейсера «Мурманск» (бывщий американский Милуоки». – Б.Н.). В феврале 1947 года – командир линкора «Севастополь». В феврале-марте 1949 года участвовал в приемке в Албании трофейного итальянского линкора «Джулио Чезаре» (будущий «Новороссийск». – Б.Н.), и «за образцовое выполнение правительственного задания» был награжден вторым орденом Красного Знамени.
В августе 1949 года назначен командиром бригады крейсеров Черноморского флота. 27 января 1951 года присвоено звание контр-адмирала. В июле 1951 года назначен начальником основного курса Военно-морской академии имени К.Е. Ворошилова; в 1954 году – начальник специального факультета Военно-морской академии. В январе 1956 года назначен начальником 2-й секции Морского Научно-технического комитета ВМФ.
Умер в 1957 году. Похоронен на Ваганьковском кладбище.
Из воспоминаний И. Чверткина:
Жуков Евгений Николаевич
«…Женечку Жукова я встретил первый раз на «Коминтерне» в 1932 году. Он был командиром отделения машинистов, но проявил себя, главным образом, в самодеятельности, исполнял «яблочко». Вначале тридцатых годов он демобилизовался, но затем возвратился обратно, и взяли его из-за «яблочка».
В воспоминаниях Чверткина читателя может раздражать его манера повествования из расчета на аудиторию, не только знакомую с основными этапами развития Черноморского флота, но и хорошо разбирающуюся во флотской специфике разных времен. Так, и в последнем случае требуется уточнить, до 1926 года Е. Жуков служил на крейсере «Коминтерн»старшиной срочной службы, а после 1927 года – старшиной-сверхсрочником.
И поскольку Иосиф Абрамович, характеризуя Евгения Жукова, внес много путаницы, для начала обратимся к официальному послужному списку контр-адмирала Евгения Николаевича Жукова.
Родился 1 ноября 1904 года в Одессе. Русский. Окончил ремесленные курсы при Одесских главных железнодорожных мастерских. В Военно-морском флоте с февраля 1922 года. Окончил Машинную школу Учебного отряда Черноморского флота (учился с февраля по октябрь 1922 года).
Служил на Черноморском флоте: с октября 1922 года был машинистом миноносца «Лейтенант Шмидт», с сентября 1923 года – машинистом Машинной школы Учебного отряда, с мая 1924 года – старшим трюмным машинистом крейсера «Коминтерн».
В ноябре 1926 года уволился в запас. В качестве сверхсрочнослужащего продолжил службу в Военно-морском флоте – с февраля 1927 года был старшиной трюмных машинистов на крейсере «Червона Украина», с января 1928 года – старшиной трюмных машинистов на крейсере «Коминтерн». Отличившись на выборной комсомольской работе, был направлен на учебу. Окончил параллельные курсы при Военно-морском училище им. М.В. Фрунзе (с сентября 1928 года по сентябрь 1931 года; учился в одной учебной группе с Виктором Пархоменко).
В 1931 году был командиром роты учебного отряда, в 1932-м – старшим минным специалистом линкора «Парижская коммуна», с марта 1932 года – старшим минным специалистом эсминца «Незаможник», затем – помощником командира сторожевого корабля «Шторм». В 1934-1935 гг. – командир базового тральщика «Трал».
Окончил Специальные курсы командного состава ВМС РККА (учился с октября 1935 года по февраль 1936 года). С февраля 1936 года командовал сторожевым кораблем «Шторм» Черноморского флота.
Окончил Курсы командиров миноносцев Специальных курсов командного состава ВМС РККА (учился с декабря 1936 года по май 1937 года). С мая 1937 года был командиром эскадренного миноносца «Шаумян», с марта по июнь 1938 года – командиром лидера эскадренных миноносцев «Харьков» Черноморского флота.
Участвовал в национально-революционной войне в Испании с 28 июня 1938 года по 14 апреля 1939 года, был советником при командире Картахенской Военно-морской базы, советником при командире 1-й флотилии эсминцев республиканского флота. Советником 2-й флотилии был Николай Абрамов – еще один великовозрастный недоучка.
С 25 мая 1939 года по февраль 1941 года командовал лидером эскадренных миноносцев «Ташкент» Черноморского флота. С февраля 1941 года был начальником штаба Отряда легких сил Черноморского флота. Участвовал в Великой Отечественной войне с 22 июня 1941 года. Возглавляя работу штаба Отряда легких сил Черноморского флота, в полной мере должен был нести ответственность за катастрофу с лидером «Москва» в ходе операции по обстрелу Констанцы...
Принимал участие в обороне Одессы, Севастополя, в десантной операции в Феодосии. В 1941 году при высадке десанта в Феодосии был ранен. С июля (августа) 1942 года служил начальником штаба бригады крейсеров, с марта 1943 года командовал крейсером «Ворошилов» Черноморского флота. Принимал участие в десантных операциях в Судаке и Южной Озерейке.
После окончания войны продолжал служить в Военно-морском флоте. Командовал крейсером «Ворошилов» Черноморского флота. О «…недочетах» в ведении хозяйства на крейсере «Ворошилов» мы знакомы по воспоминаниям Иосифа Абрамовича Чверткина.. Окончил АКОС при Военно-морской академии им. К.Е. Ворошилова (учился с ноября 1947 года по октябрь 1948 года). С октября 1948 года был начальником штаба Отряда учебных кораблей, с августа 1950 года по май 1951 года – командовал 22-м дивизионом строящихся и ремонтирующихся кораблей 8-го Военно-морского флота.
Служил на Тихоокеанском флоте: с мая 1951-го по декабрь 1955 года командовал 30-й дивизией ОВРа 5-го Военно-морского флота.
3 ноября 1951 года ему было присвоено воинское звание «контр-адмирал».
С декабря 1955 года по январь 1958 года был командиром Потийской Военно-морской базы Черноморского флота, затем до апреля 1958 года находился в распоряжении ГК Военно-морского флота.
В апреле 1958 года уволился в запас в звании контр-адмирала.
Награжден орденом Ленина (1947), четырьмя орденами Красного Знамени (24.07.1942, 20.04.1944, 03.11.1944, 1953), орденом Ушакова 2-й степени (26.05.1945).
Умер 16 апреля 1963 года. Похоронен на Введенском кладбище в Москве.
Только теперь, ознакомившись с официальным послужным списком, можно вернуться к воспоминаниям Чверткина о Евгении Жукове.
«…Я не имел представления какой из Жукова моряк, пока не разыгрался этот ураган на Чаудинском рейде. Когда все корабли стали сильно и опасно дрейфовать, Жуков растерялся до такой степени, что запросил меня, работаю ли я машинами. Я ответил ему. Но что это за командир, который спрашивает о подобных вещах? Моряк он был плохой, но держался с апломбом. Он больше заботился о том, чтобы его квартира была обставлена соответствующим образом… Он неоднократно говорил мне, что командиров крейсеров – единицы, и они имеют право жить лучше других. Но потом, когда он попался, то постарался всю вину переложить на своих хозяйственников, которых он предал самым подлым образом…».
При назначении Иосифа Абрамовича на должность командира крейсера «Ворошилов» вместо Жукова, Октябрьский просил вступить в должность, немедля, без официального приема корабельного хозяйства.
Ранее Чверткин вел речь о том, что командующему флотом удалось, буквально, вырвать Евгения Жукова из лап военной прокуратуры, и чтобы он не «отсвечивал» на флоте, отправить его в Ленинград для учебы на АКОС.
«…После окончания Академических курсов, Жукова назначили командиром отряда строящихся кораблей в Ленинградской военно-морской базе, повысили в звании до контр-адмирала, но вскоре перевели в Поти на должность командира базы. Его отъезд из Ленинграда был обставлен с большой помпой, его провожали «лучшие» люди отряда, которые затем занимались переправкой в Поти его фешенебельной мебели, о которой в Ленинградской военно-морской базе рассказывали легенды. Но в Поти ему не повезло, он заболел и вскоре умер в зените своей славы…».
Обеспечение Ялтинской конференции
Выбор резиденции Сталина и Молотова был обусловлен не красотой дворца, а наличием огромного винного подвала, вырубленного глубоко в скальном грунте. Подвал после небольшой переделки стал бомбоубежищем, недоступным для любых бомб люфтваффе. На авиатрассе от порта Бургас до крымского побережья у Сак были расставлены десятки кораблей, катеров и даже подводных лодок Черноморского флота, для того чтобы в случае аварии самолета немедленно приступить к спасению пассажиров. ПВО района Ялты в ходе проведения конференции обеспечивали 76–85-мм зенитных пушек, 120 зенитных автоматов калибра 40–37 мм, 99–2,7-мм пулеметов. Любой самолет, появившийся над районом проведения конференции, должен был немедленно сбиваться.
Стоянкой американских и английских кораблей и судов стал Севастополь, где были созданы запасы топлива, питьевой и котельной воды, приведены в должное состояние причалы, маяки, навигационное и противолодочное оборудование, проведено дополнительное траление в бухтах и по фарватеру, подготовлено достаточное количество буксиров. Аналогичные работы были проведены в ялтинском порту.
На внешнем рейде Ялты все дни проведения конференции стоял крейсер «Ворошилов». Нужды в нем особой не было. Но он демонстрировал мощь Черноморского флота и оживлял унылый зимний морской пейзаж...
1 февраля 2020 года на Первом Севастопольском канале ведущий, комментируя обеспечение флотом Ялтинской конференции, оговорился, назвав вице-адмирала Горшкова командующим флотом. Не станем комментировать уровень исторических знаний работников местного телевидения, не знающих, что до мая 1948 года флотом командовал адмирал Октябрьский, а вице-адмирал Горшков с ноября 1944 года был командуюшим Черноморской эскадрой. Оговорку телеведущего можно оправдать лишь тем, что, действительно, обеспечение Ялтинской конференции было поручено командующему эскадрой, потому и основные инструкции по обеспечению этого серьезного мероприятия были подписаны вице-адмиралом С.Г. Горшковым.
О предполагаемом визите в Севастополь англо-американской эскадры на флоте стало известно в начале декабря 1944 года. Командир 2-го дивизиона эсминцев вызвал дивизионного связиста и приказал ему начать интенсивное изучение международной флажной связи и сигнализации. Когда стало очевидным, что эскадра союзников прибудет в Севастополь, командующий эскадрой приказал устроить проверку знаний международной флажной связи и семафора нашими связистами и сигнальщиками.
По воспоминаниям Чверткина: «проверка показала, что на эскадре международные флажные сигналы и семафор отлично знают только на кораблях 2-го дивизиона эскадренных миноносцев. Поэтому, когда Октябрьский запросил у Горшкова, кому он поручит встречу гостей в море и обеспечение их безопасного прихода в Севастополь, то я оставался единственной кандидатурой».
В конце декабря Чверткина вызвали в штаб флота, и начальник штаба вице-адмирал Басистый поручил ему встречу флагманского корабля американского флота с четырьмя миноносцами и обеспечение их проводку через минные поля в Севастопольскую гавань.
«…Выходить в море для встречи союзников на румынских миноносцах было неприличным, поэтому я вышел на «Незаможнике». В пятидесяти милях от Севастополя мы обнаружили американскую эскадру. Подойдя на дальность флажной связи, я поднял приветственный сигнал и получил ответ: «Благодарим». Пройдя вдоль строя американских кораблей на встречном курсе, обогнул их, вышел в голову и поднял сигнал: «Прошу следовать в кильватер», но они продолжали следовать в сильном уступе, то справа, то слева от нас. Может быть, они хотели показать, что знают наши минные фарватеры, и что я им не нужен. А может, хотели уточнить ширину фарватера и ждали, как я отреагирую самовольность. Я отвечал за их безопасность, поэтому мне пришлось вторично поднять сигнал «Прошу держать в кильватер». Но и на этот раз они никакого внимания на мой сигнал не обратили. Я разозлился и поднял третий сигнал: «Ширина фарватера четыре кабельтова!» Этот сигнал они исполнили немедленно, вышли в кильватер и в продолжении остального движения до самого прихода в Севастополь вели себя очень аккуратно. Они стали на приготовленные для них бочки и пробыли в Севастополе до середины января…».
Если до ноября 1944года минно-тральные силы флота активно участвовали в борьбе с минной опасностью в районах базирования флота, и, прежде всего, при подходах к Севастополю, то теперь один из двух дивизионов тральщиков был направлен на траление маршрутов движения судов между Ялтой и Севастополем.
В связи с приходом эскадры союзников в Севастополь, основной задачей нашей эскадры стали «показушные» мероприятия, на случай посещения кораблей американцами.
Вспоминает Чверткин:
«…Шефствовать над американским дивизионом миноносцев поручили мне. На второй день прихода в Севастополь, я отправился с визитом к командиру дивизиона. Его я помню туманно, кажется, Браун, но звал я его просто Фред, а он меня Джо. Я посидел в его каюте с полчаса и, когда собрался уходить, он меня деловито спросил: «Have a drink?», то есть, не хочу ли я выпить? И повел меня кают-компанию, где к тому времени собрались все офицеры миноносца. Фред представил меня, как того самого офицера, который заставил их держать строго в кильватер. Меня пригласили к столу, на котором стояли бесчисленные бутылки с ромом, джином, и, конечно, с ирландским виски, и каждый наливал себе, что ему нравится. А я так не привык. У нас наливают хозяева, и обязательно должна быть закуска. Фред удивился, что я не выпил, и услышав о наших обычаях, сказал, что когда они придут ко мне в гости, то тоже будут следовать нашему уставу. На этом мы и примирились, и я тоже стал пить. Ром я не любил, джин мне просто не понравился, а шотландское виски мне по вкусу, но я немного переборщил и здесь же поклялся отомстить.
В кают-компании говорили одновременно и только о пустяках, никто никого не слушали в этих условиях никакого разговора и быть не могло. Меня проводил до трапа сам комдив Фред и я передал ему приглашение всей кают-компании прийти завтра на «Незаможник» к обеду и сказал Фреду, что я угощу его и его подчиненных «по-русски». Следующий день я был занят составлением меню и подбором вин, чтобы не ударить лицом в грязь перед представителями самой богатой в мире страны. Для этой цели из отделения тыла базы флота нам доставили «представительские» продукты и вина. Несмотря на военное время и нехватку самого необходимого, ассортимент выданных продуктов превосходил наши ожидания, но я решил не придавать значения всяким деликатесным закускам и винам, имевшимся в нашем распоряжении, а решил, что центром нашего угощения должна стать «русская водка», а в качестве закуски – селедка, прикрытая на блюдах лучком и залитая подсолнечным маслом, и к этому блюду, конечно отварной картофель, отваренный крупными клубнями.
Фред пришел первым, задолго до обеда, и я пригласил его к себе в каюту. На этот раз у нас имелось время поболтать, но общие темы о войне и мире его мало интересовали. Он был морским офицером и его интересовали вопросы чисто прагматические, например, сколько я получаю в качестве командира дивизиона миноносцев, в каком городе мой дом, есть ли у мены загородный дом, достаточно ли сбережений у меня на счету в банке. Я тогда и представить себе не мог, что первый раз в жизни открою счет в банке в 1990 году здесь в Хайфе…
Фред рассказывал о себе, причем, не скупился на подробности. У него в Сиэтле семья, жена и дочь одиннадцати лет. Кроме того, в Нью-Джерси у него второй дом, который он получил в наследство от своих родителей. Кроме того, его дочь стала наследницей родителей жены, у которых был дом и ценные бумаги в банке, и он, Фред, назначен ее опекуном. Кроме того, у жены тоже крупный счет в банке. В качестве командира дивизиона он получает в месяц 2700 долларов. В дополнение к основной зарплате он получал еще за выход в море (плавающие), за каждую атаку с воздуха, которой он подвергался, за атаку подводной лодки, за каждое выполнение боевой операции, за конвоирование транспортов.
Он показал фотографии жены и дочки, делился планами на будущее, и все прагматично, деловито, все только о деньгах, как будто передо мной сидел не офицер – военный моряк, а типичный американский делец.
Наконец, стали прибывать американские офицеры, их встречал командир «Незаможника» Володя Романов и провожал в кают-компанию. Когда мне доложили, что все собрались, туда направились мы с Фредом. Первое, что обратило на себя внимание, это восхитительный запах селедки с луком, политой подсолнечным маслом. Тогда казалось, что ничего более соблазнительного наша отечественная кухня не приобрела. По-иному отнесся к этому запаху и закуске мой гость. Он покрутил носом и спросил, неужели я собираюсь угощать селедкой?! У них селедку едят только негры. Я не обиделся, и напомнил ему его обещание следовать у нас в гостях нашему уставу.
Мы сели за стол, и мои вестовые стали наливать гостям водку, накладывать селедку и цельные клубни отварного картофеля. Первая проба прошла без особого энтузиазма, вторая, и, особенно, третья порция была принята восторженными возгласами «О кей». Мои вестовые так старались, а водка и закуска так понравились гостям, что после каждого тоста они показывали пальцами знак «О кей». Селедка, которую в Америке едят только негры, произвела на них такое впечатление, что все остальные деликатесы остались нетронутыми. Все мои гости до того упились, что пришлось выделить особую команду во главе с боцманом, чтобы погрузить пьяненьких американцев в катер и развести по миноносцам. Комдив Фред не захотел в таком виде показываться своим подчиненным и остался в моей каюте попить черного кофе. Он был явно тронут приемом в его честь и признал, что наш «устав» лучше, и обещал, что не останется в долгу…».
Я не исключаю, что читатели, ждущие от меня каких-то особых подробностей по ходу боевой подготовки кораблей эскадры в первые послевоенные годы, особенностей во взаимоотношении офицеров и командования той поры, будут несколько разочарованы тем, что я и кстати, и некстати, привожу целые блоки информации из воспоминаний ветерана эскадры отставного капитана 1 ранга Иосифа Абрамовича Чверткина.
Что касается взаимоотношений офицеров и моряков на кораблях той поры, или подробностей выходов кораблей на выполнение учебно-боевых задач, то сохраняется возможность, за неимением лучшего, использовать материалы, изложенные в книге «Матросы» не доброй памяти бытописателя послевоенной поры Аркадия Первенцева. Несмотря на солидное звание капитана 1 ранга, присвоенное Первенцеву по ходатайству Главного политуправления флота, всю его книгу, посвященную послевоенному флоту от начала и до конца можно назвать коротким и емким словом – «чухня». Именно поэтому, я признаю более информативными и близкими к фактической обстановке на Черноморском флоте той поры воспоминания Иосифа Чверткина.
Оторопь берет при одном взгляде на книгу мемуаров уважаемого на флоте адмирала Уварова, командовавшего кораблями в военный период, и Черноморской эскадрой в середине 1950-х годов. Пройдя через все инстанции издательского «решета», «воспоминания» Петра Васильевича Уварова, озаглавленные «На ходовом мостике», в главах, посвященных боевой деятельности автора в качестве командира эскадренного миноносца «Незаможник» и лидера «Харьков» превратились в подобие подборки передовиц «Красного Черноморца» середины 1940-х годов.
Не следует забывать о требованиях к публикациям в периодической печати, и тем более, к военной мемуаристке той поры. Достаточно вспомнить проблемы маршала Жукова при подготовке к печати двухтомника его мемуаров, озаглавленных «Воспоминания и размышления». Несмотря, на, казалось бы, высочайший авторитет маршала в военных кругах и всенародную признательность, рукопись дважды отправляли на «доработку» и «корректуру», выхолостив из нее информацию, по разным причинам, не нравившуюся редакционному совету Воениздата, состоявшего в основном из политработников высокого ранга, стоявших на страже политкорректности своего ангажированного верховной властью издания. С учетом приведенных мной фактов, продолжим цитирование воспоминаний Иосифа Чверткина.
«…Когда закончилась Ялтинская конференция, меня вызвал к себе Басистый, который тогда замещал командующего флотом, и приказал мне отправиться вместе с ним на широкий мол, на котором во время эвакуации раненых и гражданского населения в июне 1942 года разыгрывались драматические события. Там мы должны были встретить Рузвельта, возвращавшегося на американский корабль после Ялтинской конференции. На Угольной стенке мы прождали пару часов и совсем замерзли, пока, наконец, мы увидели виллис, на котором было установлено кресло, и в кресле – сам Рузвельт. К этому времени наступила темнота, и мне не удалось рассмотреть лица президента. Машина остановилась у начала мола, и Басистый в сопровождении только меня подошел к машине. Я вышел немного вперед сказал, что рядом со мной стоит командующий Черноморским флотом. Рузвельт пожал нам руки и сказал, что Ялтинская конференция прошла хорошо, и что он очень доволен самим ходом переговоров и результатами. Затем спросил меня, какие разговоры о нем ведутся среди флотской общественности, какие ходят анекдоты? Я был удивлен этим вопросом, но ненадолго.
В этот момент я вспомнил анекдот о британских министрах: приходит такой министр домой и жалуется супруге, что последнее время газеты перестали печатать о нем анекдоты, значит, он потерял популярность, и его скоро снимут. Поэтому, я сказал Рузвельту, что матросы называют его «товарищ Рузвельт». Это ему понравилось, и он рассмеялся. Рузвельт попросил продолжать, и я рассказал ему несколько анекдотов, один из них я запомнил. О том, как называют американский яичный порошок, который нам изрядно надоел, «порошком Рузвельта». Когда смысл этого анекдота дошел до него, и он понял, что «Eggs of Roosevelt», это его принадлежности, он захохотал как сумасшедший, и обещал, что, возвратившись в Америку, расскажет все анекдоты своей супруге Элеоноре».
Оценив чувство юмора американского президента и находчивость Иосифа Чверткина, имевшего в запасе несколько злободневных анекдотов, я понял свою хоть и отдаленную, но все-таки, сопричастность к исследуемой мной эпохе. Я вспомнил анекдот, имевший хождение в 50-х годах, когда сохранялся дефицит продуктов, и не нужно было объяснять происхождение яичного порошка. Покупатель, выбив в кассе чек на покупку яиц, стоял в очереди к прилавку, когда в магазин привезли привычный с военной поры яичный порошок, который отпускался без предъявления продовольственных карточек. Мужчина, бросился к кассе с воплем – «Девушка – перебейте мне яйца на яичный порошок!».
Из воспоминаний Чверткина: «…Но тут подошел какой-то деятель, собственно, он не подошел, а неотступно был при Рузвельте, бесцеремонно оттеснил нас с Басистым от машины, дал знак двум дюжим морским пехотинцам, те подняли кресло с президентом и понесли его к катеру, стоявшему у пристани. Оттуда катер доставил Рузвельта на флагманский корабль, который стоял на штатных бочках нашего линкора. Церемония встречи и проводов президента Соединенных Штатов была закончена, остается добавить, что на следующий день командир флагманского корабля пригласил на борт командующего эскадрой Горшкова и старших офицеров. Меня Серега держал в качестве переводчика и офицера связи. Когда президент пригласил Горшкова в салон, то узнал меня и пожал руку. У меня сохранилась фотография, на которой запечатлён наш визит на флагманский корабль Соединенных Штатов Америки…».
Приходится признать, что при тех комплексах, которые были присущи автору воспоминаний, избыточной скромностью он не страдал: «…В период, когда я был комдивом-2, мною проделано удивительно много, несравненно больше любого другого офицера эскадры. Помимо меня, в разное время дивизионами эсминцев командовали Пархоменко, Годлевский, Варков и другие, но на особо важные, рисковые или просто опасные операции посылали всегда меня».
Пообещав не изменять ни слова, ни буквы и не единого знака препинания в цитируемых мной воспоминаниях Чверткина, я вынужден отметить, что Иосиф Абрамович, пользуясь своим «авторским» правом, при написании фамилий своих сослуживцев не отказал себе в удовольствии, свое отношение к ним, выразить в некоторой корректуре этих фамилий. Так Годлевкий стал «Гадлевским», Подсиорин – «Подсеориным», Ворков – «Варковым»… После такого уточнения можно познакомиться с характеристиками, которые он давал этим офицерам. Для начала будем давать информацию из официальных документов, а затем, в качестве альтернативы, – характеристики, что дает этим офицерам Иосиф Чверткин, воевавший вместе с ними...
Портреты офицеров Черноморской эскадры
Ворков Сергей Степанович (в воспоминаниях Чверткина он почему-то «проходит» как «Варков». – Б.Н.).
Родился в Гродно в семье рабочего города Гродно 13 августа 1911 года. Вскоре семья переехала в пос. Фабричный (ныне часть поселка Лальск Кировской области). Окончив в 1927 году Фабричную семилетнюю школу, поступает в Велико-Устюгское речное училище. Осенью 1931 года С. Ворков направлен в Печорское речное пароходство техником по судостроению в затон Щельяюр. В 1933 году назначен ответственным за судоремонт флота всего Печорского пароходства, также заочно окончил два курса Московского энерго-теплотехнического института, здесь же он стал коммунистом. В том же году призван на службу в Военно-Морской флот.
Окончил в январе 1936 года курсы ускоренной подготовки командного состава Балтийского флота и в звании лейтенанта был направлен в Севастополь, где проходил службу на базовых тральщиках Черноморского флота в должности штурмана и помощника командира. В феврале-июле 1938 года командовал тральщиком «Минреп» и в июле 1938 – ноябре 1940 года тральщиком «Щит». В ноябре 1940 года старший лейтенант Ворков был назначен командиром эскадренного миноносца «Сообразительный».
В 1941 году эскадренный миноносец «Сообразительный» под командованием Воркова участвовал в обороне Одессы, эскортируя транспорты, перевозя грузы и людей, поддерживая огнём обороняющиеся войска. Во время Керченско-Феодосийской десантной операции осуществлял огневую поддержку действиям десантных войск.
В 1942 году эскадренный миноносец «Сообразительный» под командованием капитан-лейтенанта Воркова осуществлял артиллерийскую поддержку действиям десантных войск во время Судакской десантной операции, поддерживал огнём обороняющиеся советские войска под Севастополем и Новороссийском, прорывал воздушную и морскую блокаду противника на подходах к Севастополю, участвовал в спасении раненых, женщин и детей с повреждённого лидера «Ташкент». В 1942 году приказом командующего Черноморским флотом «за проявленное при этом мужество и доблесть» награждён двумя орденами Красного Знамени.
В 1943 году эскадренный миноносец «Сообразительный» под командованием капитана 3 ранга Воркова участвовал в обстреле позиций германских войск в районе Новороссийска и 1 марта был удостоен звания гвардейского.
25 декабря 1944 года гвардии капитан 2 ранга Ворков был награждён орденом Отечественной войны I степени. 28 декабря того же года назначен начальником 1-го дивизиона эскадренных миноносцев эскадры Черноморского флота. В 1945 году награждён орденом Нахимова II степени.
В июле-ноябре 1945 года командовал трофейным крейсером «Нюрнберг». За участие в операции по переводу трофейных кораблей был награждён орденом Отечественной войны II степени. В 1947–1950 годах обучался в Военно-морской академии. После окончания академии занимал должности начальника штаба и командира бригады крейсеров. 8 августа 1953 года присвоено звание контр-адмирала. В том же году за выслугу лет награждён третьим орденом Красного Знамени. В 1954–1956 годах был начальник штаба –заместитель командующего Беломорской военной флотилии.
В 1959–1961 годах занимал должность старшего уполномоченного Балтийской группы приёмки кораблей для военно-морского флота. В 1961-1962 года обучался на Академических курсах офицерского состава Военно-морской академии.
В 1962–1966 годах занимал должность начальника отдела 14-го института ВМФ. В 1967 году присвоена учёная степень кандидата военно-морских наук. С 1969 года в отставке. В отставке занимался военной наукой, педагогической деятельностью, опубликовал 7 книг и около 400 очерков.
Почётный гражданин поселка Щельяюр республики Коми. Его именем в 2018 году названа улица в Гродно.
Теперь вернемся к воспоминаниям Чверткина: «…Сережа Варков лежит в настоящее время в госпитале и, если верить Вячеславу Бакарджиеву, умирает от рака желудка. Мне его искренне жаль, хотя, мы никогда не дружили и даже не симпатизировали друг другу. Мне придется при написании этих строк, посвященных ему, быть крайне осторожным по той причине, что он лежит, а я еще хожу. С Сережей Варковым меня познакомил Петр Шевченко. Однажды, он затащил меня на «Разительный» и познакомил с его командиром Варковым. Было время завтрака и он пригласил нас разделить с ним завтрак. В разговоре я почти не участвовал, я могу разговаривать лишь с одним человеком, на большее меня не хватает. Разговаривая с ним, Петр время от времени поглядывал на меня. Мне показалось, что Петр намеренно провоцирует Варкова на высказывания по определенным темам, по которым было бы интересно узнать и мое мнение о Варкове. Действительно, когда мы вернулись на «Свободный», Петр поинтересовался моим мнением о Варкове. Петр предупредил меня, что имеются указания на то, что Варков «стукач». Неоднократно случалось, что разговоры в присутствии только Варкова становились известны или политотделу, или особому отделу. Мне Сережа не понравился напыщенной манерой держать себя, своим надутым видом и привычкой по каждому поводу высказываться безапелляционно, чего я терпеть не мог. Он был еще и морально нечистоплотен и, когда можно было, подкладывал мне «свинью». Я его не любил, а он меня ненавидел.
Они с Марковым быстро нашли общий язык, и, когда я еще командовал эсминцем, Марков всегда приглашал Варкова, когда отправлялся проверять мой корабль. После осмотров Марков предоставлял слово Варкову, сам он не был способен связать и двух слов, – серое ничтожество. Варков неизменно говорил, что, хотя корабль в полном порядке, но, поскольку, ко мне необходимо предъявлять повышенные требования, то оценку следует поставить только удовлетворительную. Я уж не говорю, что Марков по уставу не имел права предоставлять Варкову возможность давать мне оценку, но и со стороны Варкова соглашаться на участие в этом фарсе было в высшей степени не порядочно, а он поступал подобным образом. Однако, все это не помешало Варкову искать моей помощи, когда я был начальником отдела в институте в Ленинграде, а он в этот момент был недоволен своим поприщем. Бакарджиев глубоко презирает Варкова за то же самое, что и я, а также и за многое другое, чего я не знаю…».
Годлевский Георгий Фёдорович
Георгий Федорович Годлевский родился в 1911 году. До военной службы работал техником путей сообщения. В 1933 г. призван на Черноморский флот, служил командиром батарей на легком крейсере «Коминтерн», на эскадренном миноносце «Петровский», командовал артиллерийской боевой частью на лидере «Москва». В июне 1941 г. был назначен командиром эсминца «Бойкий». На этом корабле участвовал в обороне Одессы, Севастополя, Керчи, Новороссийска и Кавказа. За годы войны корабль прошел свыше 40 тыс. миль, отконвоировал 54 транспорта с войсками и боеприпасами, провел 80 артиллерийских стрельб по врагу, участвовал в высадках десантов, эвакуации раненых и населения. 27 февраля 1943 г. эсминец «Бойкий» был награжден орденом Красного Знамени, а командир и весь личный состав корабля – орденами и медалями.
После войны преподавал в Высшем военно-морском училище имени Павла Степановича Нахимова. В 1952 году в звании капитана 1 ранга уволен в запас по болезни. Умер в 1964 году. Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды. В честь командира эсминца «Бойкий» названа улица в Ленинском районе Севастополя.
Из воспоминаний Иосифа Чверткина: «…Гадлевский (Чверткин в оригинале именует Годлевского именно «Гадлевский». – Б.Н.) меня не любил. Кроме того, он меня презирал за мое неарийское происхождение. Он сам происходил из поляков, а у них это в крови. Когда мне приходилось выступать на совещаниях или делать доклады, например, на играх при принятии решений, его выворачивало наизнанку. Впрочем, то же самое испытывал и Варков, и, особенно Марков, да так явно, что это не было новым для меня. Гадлевский третировал меня, где только было можно, и не прощал мне моих шагов для самозащиты, которые я вынужден был предпринимать против него и ему подобных. Чаще всего, это касалось распределения личного состава. Например, школу кончало некоторое количество матросов различной специальности.
Считалось нормальным, когда Гадлевский и некоторые другие отбирали самых лучших себе, а остаток отдавали мне. Невозможно изобразить выражение их лиц при этом: смесь подлого торжества и блудливого стыда. Но я никогда не с кем из них унижался до упреков, даже вида не показывал, я брал всех, и только от меня зависело, в каких бойцов они превратятся. Но иногда Жора требовал от командующего, чтобы ему дали хороших специалистов из числа тех, которые были подготовлены для моего корабля, и здесь мне приходилось идти на хитрость. Я представлял своих и хороших, и плохих бойцов, но им предлагал лучших, а плохих пропускал. Тогда они начинали сомневаться и спрашивали о тех, кого я не упоминал. Мне приходилось чистосердечно признаваться, что они плохие и им не подойдут. Конечно, они судили по себе, и подозревали меня в хитрости и обмане, требовали, чтобы я отдал им как раз тех, о которых отзывался плохо. Это здесь же оформлялось приказом, и я, таким образом избавлялся от нерадивых бойцов. На второй день Жора врывался в мою каюту со скандалом, потом обратился к командующему, но тот объяснял ему, что он выбрал бойцов сам, и на попятную идти поздно.
Один раз Гадлевский направил на меня донос в прокуратуру, обвиняя меня в тех прегрешениях, в которых он сам увяз по горло и даже глубже. Так что у меня нет никаких оснований относиться к Жоре хорошо, или, хотя бы, терпимо. Последний раз я его видел лет тридцать тому назад. Жора приезжал в Ленинград лечиться, и я, почел своим долгом навестить и осведомиться о самочувствии, но он даже не повернулся лицом и отвечал в пол-оборота ко мне. Что же, ему виднее…»
Даже рассчитывая на сведущую аудиторию, Иосиф Абрамович, в своем праведном гневе к бывшим сослуживцам, передергивает факты. Для начала, ему следовало пояснить, что подготовка специалистов происходила не только в учебных подразделениях береговых экипажей, но на кораблях, находившихся в длительном ремонте, или в резерве. В этом случае, командиры кораблей были обязаны давать объективные характеристики специалистам, подготовленным для кораблей, находившихся в кампании, и выполнявших боевые задачи.
Распределение матросов-специалистов по кораблям всегда создавало определенную напряженность. Но в мирное время смена специалистов практически всегда совпадала с демобилизацией одного срока службы и приходом молодого пополнения им на замену. Ситуации, грозящие конфликтами, происходили при формировании экипажей кораблей-«новостроек», когда им личный состав выделялся не только с учебных подразделений, а по причине особого значения вводимого в строй корабля особыми директивами, издаваемыми Оргмобуправлениями флотов. В этих случаях требовалось направлять на такие корабли грамотных специалистов, имевших опыт службы, и зачастую, командиры под эту «кампанию» старались «сбыть» с кораблей всякого рода человеческую «заваль»: пьяниц, хулиганов и хронических бездельников, придерживая на кораблях хороших специалистов.
Как вариант, при подготовке кораблей к дальним походам и ответственным выходам в море, опять-таки, директивами, или указаниями командиров соединений такие корабли пополнялись до полных штатов за счет кораблей ремонта, резерва. И, опять-таки, даже на кораблях, находящихся в ремонте, редкий командир, выполняя подобные директивы, с легким сердцем стал бы расставаться с отличным специалистом и хорошо служащим матросом или старшиной. В этом варианте, придерживая на кораблях ремонта хороших специалистов, такие командиры нарушали инструкции по отбору моряков на «ходовые» корабли. Но в большей части перечисленных ситуаций дело редко грозило конфликтами такого уровня, как описал Чверткин.
Можно было бы понять командиров торпедных катеров при распределении боцманов, или мотористов, от каждого из которых при боевых выходах зависела либо победа, либо грозила гибель катеру и экипажу. Но при экипажах в 250- 300 человек возводить эту проблему на грань конфликта и вражды – это явный перебор. Таким командирам нужно было проходить психологическую реабилитацию, либо командованию нужно было отстранять их от исполнения обязанностей по профнепригодности.
При назначении меня командиром БЧ-2 на БПК «Адмирал Исаков», готовящейся на боевую службу, я передал должность командира зенитного ракетного дивизиона на «Киеве» старшему лейтенанту Сергею Кравчуку, которого командир ТАКр Геннадий Ясницкий в перспективе планировал продвинуть на должность строевого помощника командира корабля. Выполняя Директиву командира 7-й ОПЭСК, командиры кораблей были обязаны обеспечить выделение специалистов на «Исаков».
Каково же было мое удивление и возмущение, когда по моему запросу на должность оператора с «Киева» был направлен матрос, которого я по причине явной профнепригодности как специалиста, в течение двух сроков выделял вестовым в кают-компанию офицеров. Моряк этот, отлично исполняя свои непростые обязанности вестового, дважды поощрялся краткосрочным отпуском. Теперь же, когда ему оставалось служить менее полугода, мой «благодарный» приемник, решил меня порадовать, присылая на усиление столь ценного специалиста, на корабль уходящий на боевую службу. Матрос этот, с соответствующими комментариями командира 170-й бригады был возвращен на «Киев», но какого-то особого негатива против Сергея Кравчука в моей памяти не осталось. Когда же Кравчука, «освободили» от должности старпома тяжелого ракетного крейсера, направив заместителем начальника факультета КВВМУ под крыло своего бывшего «толкача» Ясницкого, я даже порадовался за него, потому как все могло сложиться значительно хуже…
Официальные источники дают исключительно скупую информацию, но, следуя выбранной методике исследования, приводим ее полностью:
Чинчарадзе (Джинчарадзе) Михаил Захарович
Родился 26 ноября 1904 года в деревне Тадзеули, ныне Сагареджойского р-на, Грузия. Грузин; в РККА с 1923 г., в ВМФ с 1926 г.; член компартии с 1939 года.
Красноармеец учебной батареи Грузинской стрелковой дивизии (8.1923-10.1926). Окончил ВМУ им. М.В. Фрунзе (1926–1931). В послужном списке ошибочно указан 1930 год.
Исполняющий дела младшего помощника начальника курса ВМУ им. М.В. Фрунзе. В период практик и стажировок курсантов – пом. вахтенного начальника ЛК «Октябрьская революция», ст. вахтенный начальник крейсера «Аврора», одновременно пом. командиpa парусной шхуны «Практика». Старший помощник командиpa учебного судна «Комсомолец» (6-11.1932).
Окончил артсектор СККС ВМС РККА (11.1932-7.1933). Направлен на Амурскую флотилию. Командиp БЧ-2 (7.1933-1.1935), пом. командиpа (3.1934-3.1937), командиp (3.1937-5.1938) монитора «Ленин», бр МН (5.1938-3.1939), исполняющий дела командиpа 1-го отдельного дивизиона мониторов, бригады мониторов Амурской Краснознаменной флотилии.
Пережив вал репрессий, вместе с Виктором Пархоменко и Иваном Зарубой по ходатайству контр-адмирала Октябрьского, с должности командующего Амурской флотилией, назначенного командующим Черноморским флотом, Чинчарадзе был переведен в Севастополь. Старший помощник командира линкора «Парижская коммуна» (с мая 1943 года – «Севастополь» (10.1939-4.1944) Черноморский флот.
Из боевой характеристики (1944): «С первых дней Отечественной войны на линкоре и принимал участие во всех боевых операциях, выполняемых кораблем. Подчиненными руководить умеет. В бою вел себя смело и решительно, показывая пример выдержки и спокойствия для подчиненных. Инициативен, лично дисциплинирован. К себе и подчиненным требователен. Много помогает командованию корабля в укреплении организации и железной воинской дисциплины на корабле. Ч. участвовал в девяти основных операциях на Черном море по поддержке артогнем фланга армии в р-не Байдара, отражал декабрьское наступление немцев на Севастополь в 1941 г., в феврале 1942-го дважды участвовал в обеспечении и поддержке десанта, высаженного в р-не Судака, марте 1942 г. неоднократно участвовал в операциях по обстрелу пунктов Феодосийского залива».
Из наградного листа: «Во всех операциях проявил себя смелым, хладнокровным, грамотным и распорядительным офицером, экипаж линкора во всех боевых действиях выполнял все возложенные задачи на корабль командованием флота. В декабре 1941 г. на внешнем рейде Поти во время шестого шторма, когда линкору угрожала опасность быть выброшенным на берег, так как не могли держать якоря, в отсутствие на борту командира корабля, смелыми, грамотными действиями, смелостью принимаемых решений и распорядительно, по существу предотвратил от выброски линкора штормом на берег».
Старший помощник командира линейного корабля «Архангельск» (старый английский линкор, временно переданный нашему флоту, и впоследствии возвращенный в Англию. – Б.Н.) в 1944-1945 гг.
С июля 1945 г. – в распоряжении командующего Черноморским флотом. Командир Новороссийской ВМБ Кавказского Морского Оборонительного района (1945-1946). Командирp гв. крейсера «Красный Кавказ»(1946-1947). Учеба на АКОС при ВМА им. К.Е. Ворошилова (1947-1948).
Командир Потийской ВМБ (11.1948-12.1952), Командир 8-го Учебного отряда (12.1952 -9.1953). Зам командующего ЧФ по строевой части (9.1953-10.1954), пом. Командующего ТОФ (10.1954-8.1956). Начальник Вооружения и Судоремонта (8.1956-12.1958), зам. команд, флотом по тылу – начальник тыла ЧФ и ЧВС флота (12.1958-7.1961). В распоряжении ГК ВМС (7.1961- 2.1962). 1-й зам. нач-ка ЧВВМУ им. П.С. Нахимова (2.1962-2.1966). В распоряжении ГК ВМФ (2-3.1966). С марта 1966 г. – в запасе по болезни.
Награжден орденом Ленина (1949), 3 орденами Красного Знамени (1942, 1944, 1953), орденом Нахимова II ст. (1945), Отечественной войны I ст. (1944), медалями, именным оружием (1954).
Чинчарадзе, ростом выше двух метров, с широченными плечами, с бритой головой производил незабываемое впечатление. Первый и последний раз я видал контр-адмирала Чинчарадзе в день похорон начальника ЧВВМУ контр-адмирала Кузьмина. Я находился на балконе Морской библиотеки, когда Михаил Захарович шел за орудийным лафетом, на котором везли на кладбище гроб с телом Кузьмина. По-моему это был последний случай, когда похоронная процессия от Дома Офицеров, где происходило прощание с покойным, проследовала по городскому кольцу при следовании на кладбище.
Из воспоминаний Чверткина:
«…Мишу Чинчарадзе я помню с первых дней учебы в училище, то есть, с 1927 года. Он был самой заметной и импозантной фигурой не только на своем курсе, но и во всем училище в течение четырех лет своего пребывания там. Он был выше среднего роста, широкоплечий и очень сильный. Пожалуй, «очень сильный» недостаточно характеризует его, он был просто могучий и удивлял всех своими трюками на турнике… Например, запросто крутил «солнце» не только двумя руками, но и одной. Тогда это было уникальным явлением. Миша в это время еще плохо говорил по-русски и все время хватался за кинжал, то есть, за то место, где у него когда-то висел «чинжал». Говорили, что он бывший князь, но это не отвечало действительности.
Когда я навещал его родных в ауле Дарьяли, я не обнаружил там никаких признаков княжеского происхождения. Мишу все уважали за безупречную честность, щедрость и постоянную готовность выступить на защиту бедных и угнетенных. У него было предельно развито чувство справедливости, и он не допускал, чтобы в его присутствии справедливость нарушалась. В этом случае он предупреждал обидчика, что он его «задрожит», и потом доказывал, что он его, действительно, «задрожал». А, в общем, он был милый и покладистый парень, и я им всегда восхищался.
В училище он прославился своими оригинальными и рыцарскими подвигами. То он спасал девушку от хулиганов, хотя хулиганов было много, но их всех пришлось отвозить в больницу, а у него не было даже царапины.
То несколько вооруженных ножами грабителей напали ночью на прохожего, но оказавшийся рядом Миша Чинчарадзе, не только отобрал у бандитов ножи, но и отвел в милицию всю шайку из трех человек. О его подвигах ходили легенды, но больше он был известен своими приключениями в самом училище.
Однажды, во время концерта, нам собирались показать двух балерин, которые исполняли танец кукол. Этих «кукол» перед выступлением надо было вынести на сцену. Требовался сильный человек. Когда узнали об этом, а в зале Революции находилось более четырех тысяч курсантов и гостей, то все курсанты хором потребовали – «Чинчарадзе!». Это требование курсантов было выражено так сильно, что никто не осмелился перечить, и на сцену был вызван Миша, встреченный бешеными аплодисментами. Его провели в комнату, где готовились балерины, он взял их на замок из обеих рук, попками вперед и поставил на сцену, будучи встречен второй волной аплодисментов и бурными выражениями восторга. Миша повернулся спиной к залу, поставил балерин лицом к публике и с достоинством удалился, сопровождаемый аплодисментами. «Куклы» приписали аплодисменты себе и еле удержались от того, чтобы поклониться публике. Каковы же были удивление и обида балерин, когда после танца «кукол» не раздались ожидаемые аплодисменты, но, когда Миша был вызван на сцену, чтобы унести «кукол», он был встречен громовыми аплодисментами и криками: «Браво!» и «Бис!».
Когда Миша Чинчарадзе был старшиной своего четвертого курса, он послан был в Кронштадт для прохождения практики на линкоре «Марат». Миша посадил всю свою группу на пароход «Буревестник», а тот в сильном тумане в морском канале наскочил на мель и затонул. Все курсанты спаслись и участвовали в спасении гражданских пассажиров. Миша, проявляя чудеса храбрости и самоотверженности, спас больше всех женщин и детей, но вместо похвалы заслужил страшную хулу и ругань… Миша, в числе прочих, спас женщину, которая подошла поблагодарить и представилась женой старпома «Марата», известного на весь флот, матюгальщика Трибуца. Это тот самый Трибуц, который во время коронации Эдуарда показал чудеса морской выучки, поставив линкор на «фертоинг» за полчаса, чем привел в восторг всех моряком мира. Затем он командовал Балтийским флотом, у меня есть его мемуары… Жена Трибуца, узнав о том, что курсанты направляются на «Марат», просила Мишу обязательно доложить ее мужу, что она спасена и вне опасности. Когда курсанты прибыли на линкор, Миша Чинчарадзе подошел к старпому, но тот, сидя за столом, и даже не повернулся к Мише и переадресовал его к своему помощнику. Перед уходом Миша решил выполнить просьбу спасенной им женщины и сказал: «Разрешите доложить, в морском канале пароход «Буревестник», наскочив на мель, затонул. Среди спасенных мною женщин оказалась и ваша супруга, и она просила доложить об этом вам, и сообщить, что она вне опасности». И тут Трибуц вскочил, повернулся и стал с грозным видом наступать на Мишу Чинчарадзе, схватил его, изо всех сил встряхнул и закричал: «Кто тебя просил, сукин сын спасать ее? Как ты смел вмешиваться в наши семейные отношения? Тебя повесить надо!».
Эпизод, приведенный Чверткиным в воспоминаниях, очень похож на одну их многих курсантских легенд. Адмирал Трибуц имел немало странностей в поведении, но на идиота, который бы стал таким образом выяснять отношения с курсантом, он не был похож.
«…Через несколько лет Трибуц женился на машинистке штаба флота, которой очень нравился мой Левка (брат Иосифа Чверткина. – Б.Н.). Через много лет через много лет после этих событий, в начале 50-х годов на улице Цхалтубо я встретил чету Трибуцев и напомнил об этом случае. Трибуц разразился гомерическим хохотом, смеялась и Муза Михайловна и, возможно, в отместку своему именитому супругу просила меня передать привет «милому Льву Абрамовичу!»
Второй эпизод, приведенный Чверткиным, значительно ближе к реальности, уже тем, что симпатизировать Льву Абрамовичу еврейка Муза Михайловна вполне могла.
«…Второй раз после окончания училища я встретил Мишу Чинчарадзе только в конце 1942 года после моего назначения на эсминец «Железняков». Миша был тогда старпомом на «Севастополе», и стал заходить к нему в каюту, когда бывал на линкоре. Он, несомненно, пользовался уважением личного состава, был строг, но справедлив и никого попусту не наказывал. Миша был очень начитанным, интеллигентным человеком, с тонким пониманием человеческой природы, но скрывал это за своей восточной невозмутимостью и открывался только в кругу близких друзей. Миша очень ценил моего Петра Шевченко и после его гибели перенес на меня свою дружбу и доверительные беседы. Миша был очень скрытен, изображая простака, играл Швейка, так что непосвящённому человеку трудно было в нем разобраться, истинную цену ему знали считанные люди.
Его склонность играть Швейка, часто проявлялась на совещаниях у командующего эскадрой Горшкова. Однажды, перед праздником Октябрьской революции, на котором предполагалось построить корабли эскадры на рейде в Северной бухте и устроить парад, Горшков созвал совещание командиров кораблей и соединений, чтобы дать последние указания относительно подготовки и порядка проведения парада. Когда все было сказано и пересказано, и всем все предельно ясно, Горшков спросил, всем ли все ясно. И тут встал Миша Чинчарадзе и сказал, что ему неясно. «Что же вам неясно?» – спросил Горшков с усмешкой. «Мне неясно, как кричать «ура» – сказал Миша и сел. Горшков опешил: «Нормально кричать «ура», как обыкновенно кричат, что же вы не понимаете, товарищ Чинчарадзе?». Миша встал и с юмором, но и с крайне наивным видом, стал объяснять свое недоумение. Он сказал, что на прошлогоднем празднике требовали кричать «протяжно», на первомайском празднике требовали кричать «прерывисто», а на дне Военно-Морского флота требовали, чтобы крики были «троекратные», а еще он помнит, требование, чтобы «ура» было «перекатистое». А как теперь надо кричать «ура»? – заключил Миша, – какие будут указания?». Сказал и сел с наивной застенчивостью.
Я слушал и в душе ликовал, и старался поймать взгляд Миши, но он не смотрел на меня и не позволял себе расслабиться. Умница! А Горшков нахмурился и ответил, что не может этот вопрос решить самостоятельно и запросит командующего флотом.
Я затрудняюсь сказать, оценил ли кто-либо еще на совещании этот мастерский выпад Миши. Все было сделано настолько тонко и ловко, что можно было и не догадаться что все это тонкая игра. Когда мы встретились в его каюте после совещания, то он сдержанно улыбнулся и сказал, что когда-нибудь, когда его разоблачат, ему будет не стыдно…».
И чему, спрашивается, был так рад Иосиф Абрамович? Тому лишь, что своими дурацкими вопросами, Чинчарадзе смог «озадачить» командира эскадры. Во все времена, такие шутники и хохмачи как Миша Чинчарадзе, своими «тонкими» шуточками, в зависимости от прогнозируемой реакции своего начальника, норовили его выставить тугодумом, придурком, или психопатом, а любое серьезное совещание превратить в балаган. Такому как Чинчарадзе, цены бы не было, служи он в прежние времена в гусарском полку, – был бы душой компании и кумиром всех девушек и дам в округе…
«…Миша всегда вел уединенный образ жизни»… Лучше бы поведал читателям о том, что, будучи холостяком, Чинчарадзе отличался необычайной щедростью, напоминавшей благотворительность прежних времен. В дни получения офицерами линкора «денежного довольствия» командир на пару часов оставлял свою каюту с открытым центральным ящиком письменного стола. В эти часы многодетные офицеры, или лейтенанты, склонные к загулам, могли воспользоваться щедростью своего командира для решения назревших финансовых проблем. Кстати, ценя великодушие командира и дорожа таким доверием, те же офицеры при возможности пополняли эту «черную» кассу…
Информация о подобной, необычной акции, естественно, доходила до политотдела, но политработники, в силу особого психического склада, этой информации не доверяли. Наш же бытописатель Иосиф Абрамович, воспитанный на постулатах талмуда и торы, должно быть, считал подобную щедрость непозволительной блажью и не считал нужным об этом упоминать.
«…У Миши была сестра в Тбилиси, видный ученый-археолог, она очень любила своего брата, посылала ему дорогие и изящные подарки. Они родились в ауле Дарьяли и там жил их престарелый дедушка Абесалом. Однажды, когда я должен был отправиться в Тбилиси посредником на игру с Северокавказским округом, Чинчарадзе взял с меня обещание посетить его деда в Дарьяли. Мне и самому было в высшей степени интересно побывать в доисторической обстановке древнего аула, и я согласился. Миша дал мне письмо к сестре в Тбилиси, она должна была мне помочь достать машину, а затем и коня, чтобы я смог добраться до аула. Миша самым тщательным образом проинструктировал меня относительно моего поведения там, особенно он обращал внимание на то, чтобы я помалкивал, он знал о моей слабости поговорить. Миша строго предупреждал меня молчать, быть в высшей степени лаконичным, иначе они меня убьют, правда, не в ауле, гостя они не тронут, но на обратном пути уже точно…
Я обещал следовать его советам, но Миша, конечно, преувеличивал. До аула я добрался пешком, но самая интересная часть пути по ущелью была та, по которой мне пришлось проехать. Это было потрясающее зрелище. Когда я, наконец, приехал, меня встретили вооруженные люди и проводили до дедушки Абесалома. Меня привели к довольно большому каменному дому, в нижнем этаже которого помещались овцы, козы и корова. Перед домом был довольно обширный сад, где росли тутовые деревья. С земли на деревья поднимались толстые ростки арбузов и дынь, они висели над головами, когда мы сидели под открытым небом за столом. Абесалом был высокий, благородной внешности, убеленный сединами древний старец, ему было не менее 90 лет, но держался он бодро, и у него были ясные глаза… Когда я слез с лошади и подошел к нему, старик встал со своего жесткого стула и благословил меня странным жестом, прижимая руки к груди. По-русски он говорил с сильным акцентом, но понять можно было. Мне дали помыть ноги, затем лицо, вынесли старинное полотенце, мальчик держал его наготове, пока я умывался. Мой стул поставили рядом со старцем, и он потребовал от меня рассказов о его мальчике, внучке Вардо, сестре Миши. Я постарался медленно, но красочно рассказать о Мише, о его честности, о чувстве справедливости, его рыцарском поведении и о том, какой он пользуется любовью и уважением своих подчиненных и товарищей.
Надо было видеть, как загорелись у этого библейского старца глаза, с какой гордостью он выслушивал добрые слова в адрес своего любимого, как он сказал, мальчика. Я просто был умилен. Конечно, Михаил преувеличивал нетерпимость горцев к многословию. От меня требовали все новых подробностей, и я совершенно вымотался от своих непрерывных рассказов. Наконец, любопытство старца было удовлетворено, и меня пригласили к столу, он был накрыт во дворе, под открытым небом, но в тени шелковиц. За столом собралось человек двадцать, одни мужчины, один старее другого. Стали разливать вино в козлиные рога, начали выпивать за Мишу и за меня, за то, что я пренебрег опасностью путешествия и доставил весточку от его любимого внука. Один юноша, который примостился рядом со мной и служил для меня переводчиком, придерживал мой рог с вином, когда мне нужно было присоединиться к остальным мужчинам и выпить. Юноша сказал мне, что раньше все должны выпить за все поднятые тосты, а потом уже, когда тосты исчерпают, то можно встать и, сказав «алаверды», поблагодарить всех за внимание ко мне и гостям.
Наконец, торжественная часть была закончена, и мы приступили к закуске, появились женщины. Становилось очень жарко и патриарх предложил мне снять китель, что я с радостью и сделал. И, вдруг, мой старец вскочил и с необыкновенным энтузиазмом начал что-то лопотать по-грузински, очевидно, по-русски он был не в силах выразить свои чувства. Не только он, все гости были взволнованы чем-то, чего я не понимал, но имело непосредственное отношение к моей личности. Наконец, по телодвижениям и мимике, а так же из слов моего переводчика я понял, что, когда я сбросил китель, старец увидел мой пистолет, то он воспылал ко мне огромным и восторженным уважением, причин которого я никак не мог понять, как это я настолько владел собой, что, выпив и имея пистолет, не стреляю. Это не укладывалось у него в голове, и все согласно кивали убеленными сединами головами. Мне пришлось уважить старца, и, вытащив обойму и оставив один патрон в стволе, я позволил ему выстрелить в воздух. Восторгу не было пределов. В тот раз я сильно выпил, на ногах держался, только сильно устал.
Мне постелили на полу, уложили, наверное, с десяток пуховых одеял, и я погрузился в настоящий мертвый сон. На другой день меня накормили завтраком, я съел, наверное, половину барана и в сопровождении почти всего аула я отправился в обратный путь. Воспоминания о том путешествии до сих пор живы в моей памяти и так как свежи, как будто это было только вчера.
Когда меня сняли с «Ворошилова» в1948 году, Чинчарадзе был одним из первых, кто поспешил выразить свое возмущение и отвращение к этому событию. Он пытался меня поддержать, но я сказал ему тогда, что события только начинаются и, должно быть, продолжаться в этом направлении и впредь. Миша пытался уверить меня, что вскоре все изменится к лучшему, но я понимал уже тогда, что изменения будут только в худшую сторону. После того, как я уехал из Севастополя, я больше Мишу не видел, но знал, что ему присвоили звание контр-адмирала. Как-то, разговорившись у нас во дворе с Бакарджиевым, он мне сообщил о смерти Михаила Захаровича. Когда моя Танечка была в Тбилиси, то на одном из домов она видела мемориальную доску, на которой было написано, что в этом доме скончался контр-адмирал Михаил Захарович Чинчарадзе».
Василий Николаевич Ерошенко
«…Васю Ерошенко я отлично помню. Это был славный мальчик, молодой, веселый. Он был общительный и терпимый, и это способствовало тому, что у него было много друзей. Я не помню, как Вася учился в училище, хотя, какое это имеет значение? Он был хороший парень, любил развлечения, и не отягощенный излишними знаниями, читал мало, вернее, вообще не читал. В училище у него был свой круг друзей, с которыми он увольнялся в город, а я редко выходил из стен училища, надо было много работать, чтобы догнать своих однокурсников, которые имели нормальное среднее образование.
Наша дружба, если ее можно назвать дружбой началась на линкоре «Парижская коммуна», куда меня после училища назначили командиром четвертой башни. Вася командовал второй башней. Нас было четыре командира: Ваня Терехов, Вася Ярошенко, Федя Чесов и я, автор этих бледных записок. Мы виделись каждый день, нас собирал главный артиллерист корабля Федя Челпанов. Мы посещали занятия, проводили учения в башнях, участвовали в разборках этих учений, наши каюты были рядом, в кают-компании мы тоже сидели рядом. Только в дни увольнений мы расставались. Вася отправлялся на берег, а я, как всякий скромный еврейский мальчик, получивший образование в прославленном городе Бобринец, сидел над кораблевождением, готовясь к экзамену экстерном на звание младшего штурмана корабля под руководством старшего штурмана Шмидта.
Я в полной мере оценил его отношение ко мне сейчас, когда мне уже 95 лет. Этот экзамен экстерном я сдал на пятерку, но чтобы стать штурманом, попал на разведкурсы. Иногда, в ночь на выходной мы всей компанией на огромном линкоровском баркасе* отправлялись в Балаклаву, куда приходили утром, весь день купались и загорали, а вечером отправлялись в обратный путь, чтобы к подъему флага быть на корабле…
…Из этого перечисления событий, в которых мы оба принимали участие, можно сделать заключение, что если между нами не было тесной дружбы, то отношения были совершенно нормальные… Затем меня послали учиться на разведывательные курсы, я вернулся в штаб флота и наши отношения с Ерошенко прервались. Встретились мы только через восемь лет, когда после Главного Морского штаба я вернулся в Севастополь. Вася Ерошенко в это время уже командовал лидером «Ташкент». Мне смутно показалось, что он изменил ко мне отношение, редко обращался ко мне лично, а на мои вопросы отвечал холоднее обычного.
Затем, когда я был на «Железнякове», Вася несколько раз проходил мимо корабля, но не заходил, что не отвечало установившимся традициям на флоте. Меня это несколько удивляло, но не занимало настолько, чтобы я думал об этом. Во время обычных встреч на совещаниях, мы нормально здоровались, обменивались мнениями, но иногда он проходил, делая вид, что не видит меня. И, однажды, все встало на свое место. Как-то мне пришлось встретиться с Васей на Графской пристани, ожидая катер. Вася был изрядно выпивший и держался за меня, чтобы не упасть. Он просил, чтобы я пошел с ним на корабль, и просто силой затащил меня в катер. В то время Вася был командиром на «Красном Кавказе». В его каюте у нас состоялся знаменательный разговор. Вася распорядился накрыть стол прямо в каюте, но еще до начала выпивки, он подкрался к двери и обнаружил там своего же шифровальщика, который пристроился к замочной скважине, подслушивая разговор…».
Это было нормальным явлением, когда шифровальщики и секретчики стучали бригадным «особистам» на командиров кораблей.
«…Вася так ударил его в пах, что меня за подобный поступок засудили бы на всю жизнь, но у нас закон не одинаков для всех. Васе абсолютно ничего не было. Но вернемся к нашей беседе. В своей каюте Вася еще больше опьянел и подобрел, стал вспоминать о нашей былой дружбе, что уважает меня за «светлую» голову, что любит слушать меня на совещаниях, признает, что я выше многих во всех отношениях, но…я еврей, а он евреев не любит и терпеть не может. При этом, он обнимал и целовал меня в знак своего искреннего уважения ко мне. Я очень деликатно напомнил ему, что, когда мы вместе с ним служили на линкоре, мое еврейское происхождение не мешало нашей дружбе. Вася удивился в высшей степени и воскликнул: «Что ты, разве ты не понимаешь, что время сейчас другое, сейчас происходит переоценка всех взглядов, всех прошлых оценок, и то, раньше подавлялось, сейчас дает себя знать… Мы долго еще сидели, он меня обнимал, утешал, пока не уснул, забыв вызвать для меня катер.
К Васе Ерошенко, в общем, я относился очень хорошо, он был симпатичный парень, отлично воевал. А то, что я услышал от него, говорит только о силе предрассудков, во власти которых он находился, о низком культурном уровне и о власти социального заказа, для формирования таких, как он.
Последний раз я видел Васю в Ленинграде у гостиницы «Астория» в 1949 году. Как обычно, он был сильно выпивший и держался за фонарный столб прямо у входа в ресторан. Когда я подошел, он оставил столб и ухватился за меня. Потом с радостью сообщил мне последнюю новость о себе: он совершенно бросил пить и начал новую жизнь. Через некоторое время после этого Вася скончался. О его существовании и о его подвигах напоминает улица в Севастополе, носящая его имя…»
Тот факт, что после командования крейсером «Молотов», с 1946 года Василию Ерошенко доверяли только корабли, «задержавшиеся» в постройке с довоенных лет, и печально ржавевшие у причалов Балтийских заводов, свидетельствует о том, что он действительно спивался, и уже не мог справиться с этим недугом. Контр-адмирал В.Н. Ерошенко завершил свою службу на Балтийском флоте в должности командира дивизии строящихся кораблей. 8 мая 1972 года Василий Николаевич Ерошенко был похоронен в Петербурге на Серафимовском кладбище.
Поскольку Иосиф Абрамович, в очередной раз многое напутал, привожу официальную справку по контр-адмиралу Василию Ерошенко.
Василий Николаевич Ерошенко родился в 31 декабря 1907 года в семье железнодорожного служащего на станции Екатеринодар. После школы учился в дорожно-строительном техникуме, летом работал на ремонте путей.
С октября 1926-го по май 1930 года учился в Военно-морском училище имени М.В. Фрунзе, после окончания которого был назначен для прохождения службы на Чёрное море. После прибытия к месту службы получил назначение на линейный корабль «Парижская коммуна» командиром 2-й башни главного калибра, был штурманом, помощником командира и врио командира на канонерской лодке «Красный Аджаристан». В марте 1937 года, в звании старшего лейтенанта был назначен командиром тральщика «Груз», которым командовал около до декабря 1937 года.
Позднее был командиром эсминца «Шаумян», в звании капитан-лейтенанта – командиром лидера «Москва». С июня 1941 года по июль 1942 года командовал лидером «Ташкент». За отличие при обороне Одессы был награжден орденом Красного Знамени. За доблесть и мужество проявленное при обороне Севастополя капитан 2 ранга Ерошенко был награжден в июле 1942 года орденом Ленина.
Следующим кораблём, которым командовал В.Н. Ерошенко, стал крейсер «Красный Кавказ». 3 ноября 1944 года за выслугу 15 лет в Военно-Морском флоте гвардии капитан 1 ранга Ерошенко был награжден орденом Красной Звезды.
Умер 6 мая 1972, похоронен на Серафимовском кладбище Санкт-Петербурга.
Корабли, которыми командовал В.Н. Ерошенко: канонерская лодка «Красная Абхазия» (октябрь 1936 – март 1937); базовый тральщик «Груз» (март – декабрь 1937); сторожевой корабль «Шторм» (декабрь 1937 – март 1938); эскадренный миноносец «Шаумян» (март 1938 – январь 1939); лидер эскадренных миноносцев «Москва» (январь 1939 – январь 1941); лидер эскадренных миноносцев «Ташкент» (январь 1941 – 2 июля 1942); крейсер «Красный Кавказ» (август 1942 – февраль 1946); крейсер «Молотов» (февраль – октябрь 1946); эскадренный миноносец «Страшный» (ноябрь 1946 – июнь 1947); эскадренный миноносец «Образцовый» (июнь 1947 – июль 1948); крейсер «Чкалов» (май 1949 – февраль 1951).
Автор книги воспоминаний «Лидер «Ташкент». – Москва. Воениздат, 1966.
Организация партийно-политической работы в первом послевоенном десятилетии
Эту заключительную главу начнем выдержкой из воспоминаний Иосифа Чверткина:
«…Я уже упоминал о давлении со стороны политорганов, которому я постоянно подвергался. Это давление осуществлялось в самой подлой и вызывающей форме, меня это злило, а главное, мешало выполнять свой долг перед страной. Я долго сомневался, стоит ли мне останавливаться на этих вопросах в своих воспоминаниях, но попытка их замалчивать была бы бессмысленной и неверной. Тем более, что пишу я эти строки в 1987 году, а не в 1947, маленькая разница все же имеется.
Давление со стороны политаппарата преследоваало меня на всех должностях, начиная с первой офицерской должности на линкоре, до выхода в запас. Я думаю, что по-настоящему это началось со стычки со старшим политруком линкора по фамилии Пивень. Будучи безграмотным, этот самый Пивень инструктировал руководителей политзанятий, на невообразимо низком, примитивном уровне, а я считал себя образованным марксистом. Я читал Плеханова, Каутского, Адама Смита, Рикардо, Кропоткина, а коммунистический манифест я знал на немецком языке наизусть. А этот Пивень с двумя классами церковно-приходской школы и трехмесячными курсами младших политруков трудился над тем, чтобы инструктировать нас. Моим друзьям все это было до лампочки (правильные были друзья, без еврейского умничанья), а я запротестовал и демонстративно ушел с инструктажа.
За этот случай ухватился секретарь бюро на линкоре, старшина Филаретов, который дослужился в будущем до начальника политуправления Черноморского флота, генерал-майора, притом, что по образованию и интеллекту недалеко ушел от Пивня…».
Кстати, «с должности секретаря партийного бюро на балтийском линкоре Октябрьская революция» начал восхождение к своему зениту славы Николай Кулаков, ставший так же как и Филаретов членом военного совета Черноморского флота.
Сегодняшним офицерам информация из воспоминаний Чверткина может показаться маловероятной и надуманной, но я ей верю. Начав службу на крейсере «Дзержинский», который, кстати до 1960 года входил в состав бригады крейсеров Черноморской эскадры, я был назначен руководителем группы политических занятий батареи малокалиберной зенитной артиллерии. Командовал этой батареей 36-летний капитан-лейтенант Сергей Байдин, очень грамотный и высоко эрудированный офицер, начинавший службу на крейсере в должности инженера по вооружению. Такая должность была предусмотрена штатами кораблей пр. 68-бис, до пресловутой реформы вооруженных сил конца 1950-х годов. Поскольку Сергей Байдин не был членом КПСС, партийное руководство крейсера в лице заместителя командира корабля по политической части и секретаря партийного бюро старшего лейтенанта Савкина не сочло возможным доверять ему, офицеру с пятнадцатилетним опытом службы, проводить политические занятия со своими подчиненными. Мне же, как кандидату в члены КПСС и заместителю секретаря комсомольской организации крейсера, эта высокая честь была оказана... И, вот я, по своей должности инженера стартовой зенитной ракетной батареи, был назначен Савкиным проводить политзанятия с группой из 46 матросов и старшин, служивших в другом дивизионе, которых я и знать-то не знал, и желания в этом большого не испытывал.
В отличие от Иосифа Абрамовича я не мог похвастаться знанием работ Адама Смита, а манифест коммунистической партии, не только на немецком, но и на русском языке наизусть не цитировал. Между тем, по всем общественно-политическим дисциплинам в училище у меня были отличные оценки, а по своей готовности проводить политико-воспитательную работу, не побоюсь такого сравнения, я на голову был выше тех моих однокашников, которые, сменив свой профиль, перешли на политработу. Это я к тому, что Савкин, курировавший меня как молодого политгрупповода, имел за плечами два курса заочного сельскохозяйственного вуза.
На всех последующих этапах моей службы на кораблях 30-й дивизии Черноморского флота и 7-й ОПЭСК Северного флота только один политработник в полной мере отвечал декларируемых партией требованиям, – это Александр Александрович Пенкин, возглавившего со временем Политическое управление и ставшим Членом Военного Совета Черноморского флота.
«… Было еще несколько стычек на линкоре, которые Филаретов пытался использовать для партийного разбирательства. В основе конфликта лежала «недремлющая партийная бдительность» Филаретова и его личная антипатия ко мне. Меня всегда возмущало, что они придираются не к политзанятиям, которые я проводил безукоризненно, а к формальным замечаниям «не по существу».
…Должность начальника политотдела в исследуемый нами период занимали Кадушкин, Колодкин и Щербак, сменяя друг друга по законам, не доступным простым смертным…».
По глубокому убеждению Иосифа Абрамовича Чверткина, «...институт политотделов, в таком виде, как он существовал при мне, являлся страшным злом, мешавшим нам наряду с другими недостатками, занять достойное место среди других цивилизованных народов». Должно быть, в представлении Иосифа Абрамовича, как новоявленного гражданина Израиля, лидерами цивилизованных народов являлись США и Израиль. Что же касается двух первых фигурантов его списка, то имеет смысл познакомиться с рядом рассекреченных документов из делопроизводства Политуправления флота:
«Совершенно секретно.
2 октября 1942 года
Военкому линкора «Парижская Коммуна» т. Колодкину,
военкому крейсера «Красный Кавказ» т. Щербаку,
военкомам и начальнику политотдела эскадры Черноморского флота
Мне стало известно, что товарищ Колодкин в конце августа месяца без разрешения сошел с корабля и уехал в город, где в 2 часа ночи был задержан обходом в нетрезвом состоянии. При этом Колодкин грубо себя вел с краснофлотцами обхода. 10 сентября тов. Колодкин вновь самовольно сошел с корабля и отсутствовал длительное время.
Товарищ Семин (начальник политотдела эскадры ЧФ. – Прим.) мне сообщает, что Колодкин ослабил свою работу на корабле и реже стал общаться с краснофлотцами.
Товарищ Щербак вместе с командиром товарищем Гущиным самовольно выехали в город Кобулети, где пьянствовали, в общественных местах появлялись в нетрезвом виде. Товарищ Щербак потворствует пьянству Гущина, нередко сам принимает участие в выпивках.
Обоих я вас хорошо знаю, знаю, что вы в свое время хорошо работали и вели себя. Знаю вас как способных политработников. По меньшей мере странно услышать сейчас, что оба вы встали на неправильный путь, путь потери морального облика большевистского политработника. Как же вы можете вести борьбу с пьянством, если вы сами пьянствуете? Как же вы можете вести работу с самовольными отлучками, если сами их совершаете?
Нам не нужны такие политработники, которые пьянствуют и нарушают воинскую дисциплину, потворствуют пьянству и распущенности. Пьянствующий, недисциплинированный и оторвавшийся от бойцов политработник перестает быть душой и отцом краснофлотцев и их любимцем.
Хочу быть уверенным, что вы оба, товарищи Колодкин и Щербак, не замедлите исправиться и загладить свою вину активной работой и безупречным поведением.
Товарищу Вронскому (инспектору Политуправления ЧФ. – Прим.) лично в ноябре месяце проверить работу и поведение товарищей Колодкина и Щербака и донести мне.
Армейский комиссар 2-го ранга И. Рогов».
И, в то же время, из воспоминаний вице-адмирала П.В. Уварова о совместной службе с Щербаком на линкоре «Севастополь»: «Служить с Григорием Ивановичем было легко и интересно. Затем Щербак занимал должность заместителя начальника политотдела эскадры. До последнего своего часа он сохранил в себе «комиссарскую жилку» – всегда был с молодежью, всегда с людьми. Бывалому моряку, прошедшему горнило войны, было о чем рассказать…».
При всем уважении к памяти адмирала Петра Уварова возникает немало вопросов по той информации, и по тем характеристикам, что он дал в воспоминаниях сослуживцам по Черноморской эскадре. В последнем случае, это касается Колодкина и Щербака. Спрашивается, на кого были рассчитаны эти «воспоминания»?
Из воспоминаний Иосифа Чверткина:
«…До своего назначения на крейсер «Ворошилов» мне не приходилось общаться с Григорием Ивановичем Щербаком. В первый раз я его увидел на корабле, когда вернулся из Николаева, отбуксировав туда корпус «Куйбышева». В тот вечер мне надо бы сразу отправиться домой, но по страшной глупости я сначала пошел на корабль и попал на корабельное партийное собрание. Незамеченный никем, я вошел в клуб, где шло собрание, и сел на задней скамейке. Выступал Щербак. Он вышел на трибуну не как гость корабля (хотя был только гостем и временно проживал в каюте начальника политотдела), а как командир и стал рассказывать о том, как на корабле проворовалась группа хозяйственников и как он, Григорий Иванович Щербак, руководил всей кампанией по ее разоблачению. А закончил он свое выступление заверением, что пока он, Щербак, на корабле, он будет вести беспощадную борьбу с ворами и не даст им пощады. Выступлением Щербака я был возмущен до глубины души. Хорошо было бы мне самому выступить и дать отпор этому самозванцу. На это есть командир, он за корабль отвечает, и никаких помощников ему для наведения порядка не надо. Но я был небрит, устал после тяжелого перехода, и, покинув собрание, проявил слабость. Эта история имела продолжение.
Придя домой, я обнаружил канистру, которую незадолго до моего прихода, к нам по ошибке принесли два матроса. Канистру они несли для Щербака, но не застав его дома, занесли ко мне в квартиру. Цинизм Щербака не знал предела: выступать на партийном собрании с обещаниями бороться с воровством и хищениями, и тут же отсылать себе домой канистру дефицитного в ту пору керосина. Со слов заведующего складом ГСМ Чопикашвили, перед самым собранием Щербак, вызвал к себе заведующего складом и просил доставить ему домой канистру керосина. На следующий день я подписал приказ о результатах проверки содержания и хранения ГСМ, назвав все своими именами. В конце приказа я выразил надежду, что личный состав не обязан выполнять приказания посторонних людей, проживающих на корабле. Этот приказ наделал много шума. Ко мне прибежал начальник политотдела и потребовал ответа. Я посоветовал ему требовать ответа у своего заместителя. Щербак продолжал проживать на корабле, вмешиваясь в корабельную жизнь, наши стычки стали значительнее…
При прежнем командире крейсера Евгении Жукове расхищение продовольствия было поставлено на широкую ногу. Пользуясь покровительством заместителя начальника политотдела Григория Щербака, Жуков уверовал в собственную безопасность.
Щербак временно занимал на «Ворошилове» каюту Колодкина, напротив каюты командира корабля. И вот, однажды, я вызвал в свою каюту командиров боевых частей на совещание. Вдруг, открывается дверь в моей каюте и без стука, и без приглашения в каюту входит Щербак и требовательным голосом спрашивает, по какому поводу в каюте крик. Я немедленно предупредил его, что в мою каюту, кроме командующего, можно войти только по моему приглашению или с моего разрешения, и попросил его оставить каюту. Но Щербак не ушел. Он даже не обиделся. Его невозможно было смутить, и только через несколько минут он удалился, предварительно заявив, что он всегда прослушивает мои разговоры в каюте через вентиляционную систему. Подлость и наглость! Точно так же, как и обыски в моей каюте, они проводились ответственным инструктором политотдела по прямому приказанию Кадушкина…».
Информация, выдаваемая Чверткиным по Щербаку, требует некоторых уточнений. Так, Иосиф Абрамович, наверняка зная, что Щербак – Григорий Моисеевич, упорно именует его Григорием Ивановичем, решительно отвергая вариант, по которому еврей может быть подлецом и подонком… Фотография такая же мутная, как этот представитель ЦК на Черноморской эскадре.
В ночь трагической гибели линкора «Новороссийск» заместитель начальника политотдела эскадры капитан 2 ранга Щербак находился на линкоре, замещая заместителя командира линкора по политической части, находившегося в отпуске. После катастрофы и гибели более 600 человек экипажа линкора, руководствуясь своими сволочными принципами, он в течение первых трех дней под угрозой партийной и дисциплинарной ответственности запрещал сообщать родственникам погибших офицеров и мичманов, какую-либо информацию о судьбе их мужей и отцов.
Таки, возвращаемся к одиозной фигуре Григория Моисеевича Щербака.
В книге «Тайна гибели линкора «Новороссийск» я привел фрагменты воспоминаний дочери командира электротехнического дивизиона капитана 3 ранга Матусевич – Ирины Матусевич. Испытав в полной мере сиротскую долю, но, не желая смириться с тем, что в мире царствует черствость и жестокость, дочь героически погибшего офицера надеялась когда-нибудь узнать всю правду о гибели своего отца.
Настал день, когда юная, хрупкая девушка, просчитав себя достаточно взрослой для серьезного разговора, страстно желая узнать обстоятельства трагической гибели своего отца, отправилась на встречу с отставным капитаном 1 ранга Григорием Щербаком. Поначалу согласившись на встречу, и оговорив время, этот моральный урод в человеческом обличье, не пустил Ирину дальше порога своей квартиры, заявив, что ему нечего добавить к тому, что «…известно всем о гибели «Новороссийска». И после этого мы должны на веру принимать свидетельства Иосифа Абрамовича о грубости и ханжестве русских антисемитов и бесконечные заклинания о всеобщей любви и солидарности в среде представителей богоизбранной нации. Правильнее было бы согласиться с тем, что моральных уродов предостаточно среди всех наций.
При нахождении на флагманском корабле штаба эскадры, там же, обычно размещались и сотрудники политотдела, которые никогда не позволили бы считать себя «гостями» на корабле, и требовали к себе внимания и особого уважения. Вот, только не всегда, они это отношение заслуживали. Как правило, все эти инструкторы, пропагандисты спецпропогандисты, занимались своей мутной и зачастую бестолковой деятельностью, отвлекали офицеров, мешали работе связистов, озадачивая их на прием по различным каналам связи инструкций и сообщений из вышестоящих политических инстанций.
Чверткин припомнил эпизод когда командир Потийской базы капитан 1 ранга Серебряков предупредил его о том, что к нему приходил начальник политотдела эскадры Колодкин и предложил устроить самую тщательную проверку хозяйства корабля и обязательно обнаружить недостатки, чтобы иметь возможность наказать строптивого командира. Положение Серебрякова было сложным: при недавней проверке хозяйства кораблей, на многих кораблях были обнаружены серьезные злоупотребления, но при этом за образцовое ведение корабельного хозяйства на «Железнякове» его командир капитан Иосиф Чверткин получил благодарность от командующего флотом. Казалось бы, какие еще проверки? Через некоторое время на «Железняков» пришла комиссия, которую возглавлял заместитель начальника политотдела эскадры по фамилии Возный. Судя по целям и задачам комиссии, руководителю этой комиссии больше подошла бы фамилия Навозный. Накануне прихода комиссии Бакарджиев предупредил Чверткина, что задачей комиссии «…выяснить причины низкого состояния дисциплины на корабле». Когда о планируемой проверке корабля стало известно командующему эскадрой Басистому, то он возмутился, потому как месяцем ранее состояние дисциплины на корабле проверялось комиссией штаба флота и эскадры. По результатам проверки командир корабля получил благодарность в приказе командующего флотом.
Следом возникло новое дело «о краже бензина». На этот раз командование эскадры не решилось предотвратить этот «партийный» беспредел. Разбирательство партийной комиссии эскадры закончилось тем, что «коммунисту Чверткину объявлен выговор «За использование служебного положения для организации кражи бензина».
При обнаружении кражи кладовщиком шкиперского имущества, вор был пойман с поличным. При отказе прокуратурой гарнизона возбудить уголовное дело, Чверткин, пользуясь предоставленной ему властью командира войсковой части, издал приказ о направлении бывшего кладовщика в штрафной батальон. Узнав об этом, на корабль прибыл начальник политического отдела эскадры и потребовал отменить приказ.
В своих воспоминаниях Иосиф Абрамович пишет:
«Я не скрывал своего презрения к этим методам и назвал их бесчестными, а их исполнителей – подлецами. Начальник политотдела опешил от моей контратаки, стал оправдываться, и я понял из его слов, что этот тип, в защиту которого он выступил, является его главным осведомителем, и он не может терять такого ценного помощника.
Через некоторое время я узнал, что готовится грандиозная расправа со мной. Эта информация широко афишировалось даже за пределами эскадры. В Военный совет поступила инспирированная жалоба на то, что мною, якобы, разворовано государственное имущество и продовольствие на много десятков тысяч рублей. Об этом я был предупрежден письмом начальника службы снабжения из Поти. Он писал мне о том, какими фашистскими методами проводилось расследование на корабле, до каких омерзительных подлостей дошли усилия политработников в их стараниях «добыть» уличительный материал, и это послужило последней каплей, заставившей мое возмущение перелиться через край. Я оценил нависшую надо мной угрозу и нашел, что надо принимать какие-то меры. Я решил обратиться к командующему флотом и попросил его объяснить мне, что же происходит вокруг моей особы? Оказалось, что командующий прекрасно осведомлен обо всем. Он сразу объяснил, что не может вмешаться в дела политорганов, поскольку это партийное дело: «Я могу вас наградить орденом Отечественной войны первой степени, чтобы показать насколько я ценю ваши успехи, и тем показать, что у меня к вам, как к командиру претензий нет». Этим актом Октябрьскому сразу удалось прекратить процесс привлечения меня к партийной ответственности, и дело затихло...».
О последних конфликтах с представителями политуправления и политотдела эскадры Иосиф Абрамович напомнил в той связи, что при выходе конфликта на уровень представителя ЦК Дроздова, тот напомнил Октябрьскому, что после объявления Чверткину первого партийного выговора он назначил его командиром дивизиона эскадренных миноносцев, после второго – наградил орденом, после третьего назначил командиром крейсера «Красный Кавказ», а затем – командиром лучшего Краснознаменного крейсера Черноморского флота «Ворошилов». Теперь у Октябрьского не хватило воли и желания отстаивать, командира, который доставлял ему столько проблем. Шел 1948 год.
Приняв дела командира на крейсере «Ворошилов», Иосиф Чверткин сразу же поставил задачу перед экипажем добиваться звания Отличного корабля, чем насторожил и в очередной раз настроил против себя начальника политотдела эскадры, решительно настаивавшего на том, что на звание отличного корабля может претендовать только крейсер «Молотов», особо отмеченный товарищем Сталиным при посещении корабля.
Далее Чверткин пишет: «…политотдел эскадры, возможно, по команде политуправления флота, принял решение скомпрометировать меня настолько, чтобы мое освобождение от обязанностей командира «Ворошилова» выглядело бы обычным актом. Заместитель начальника политотдела эскадры капитан 2 ранга Колодкин постарался убедить Горшкова в том, что своими высказываниями на совещаниях я подрываю его авторитет, а к вопросам своего авторитета Серега был очень чувствителен, как всякий карьерист. Очевидно, после этого он уступил давлению представителя ЦК Дроздова и решился разыграть этот фарс, чтобы показать, что я не справляюсь с обязанностями командира. А ведь Горшков сам давно меня предупреждал, что с Дроздовым надо ухо держать востро.
В самом начале 1948 года на Черноморский флот прибыл из Москвы представитель начальника отдела кадров военно-морского флота, майор авиации Дроздов, который по распоряжению политуправления флота вместе с тремя другими представителями был помещен ко мне на крейсер «Ворошилов». Горшков пригласил всю группу обедать, там мы и познакомились. В облике и в поведении Дроздова было нечто то, что не могло мне понравиться – отсутствие скромности, апломб, несколько пренебрежительное отношение к собеседникам, безапелляционность суждений, чего я терпеть не мог…
Я держал себя с ним относительно ровно, даже дружелюбно, ведь они были моими гостями. Я слышал, что они прибыли специально проверить претензии, что командиры кораблей злоупотребляют служебным положением и обирают личный состав. А было известно также, что я вне подозрений и это позволяло мне держаться с этими товарищами свободно и без напряжения. Однажды Дроздов как-то за обедом заявил мне, что его познакомили с актом, и в нем указано, что я не выполняю приказ Сталина и кормлю на корабле начальство за счет личного состава. Меня в тот момент «понесло», и я сказал: «Вот, товарищ Дроздов, вы гости нашего корабля, питаетесь бесплатно, без аттестатов, и все это за счет личного состава». Серега наступил мне на ногу и шепнул: «Молчи, дурак», но было уже поздно. После этого Дроздов и его сопровождавшие съехали с корабля, устроились во флотском экипаже и ходили обедать в столовую. Я не чувствовал угрызений совести. Закон должен быть один для всех, на всех уровнях».
Я думаю, самое время подробнее познакомится с «товарищем» Дроздовым.
Из воспоминаний Чверткина: «Тогда, во время войны, я еще не знал многого и не понимал, не понял даже намеков секретаря партийной комиссии Мокрицына, омерзительного человека. Он сказал, что «таких», как я, будут терпеть только до тех пор, пока идет война. Более ясно это обстоятельство мне разъяснил в Москве сам «товарищ» Дроздов в 1948 году в здании ЦК партии. Он тогда с исчерпывающей ясностью сказал мне, что «…русскими кораблями должны командовать русские офицеры!». Яснее не скажешь! «Во время войны эти должности были сфере распоряжения Главкома, а теперь они в распоряжении ЦК партии», – продолжал разъяснять Дроздов».
Что же это был за Дроздов, который крутил и вертел судьбами заслуженных морских офицеров и даже такого монстра как Октябрьский смог вынудить «сдать» ему на съедение одного из лучших своих командиров?
О том, что собой представлял этот человек, и какую роль он сыграл в истории ВМФ советского периода на удивление правдиво дает информацию справка на сайте КВВМУ.
Дроздов Николай Михайлович
Родился 23.12.1917 г. в деревне Раково Истринского района Московской области. Русский. В ВМФ с 1936 г. Член КПСС с 1939 г. Окончил ВМАУ (авиационного) им. Сталина (08.1936-11.1939), Военно-политическую академию им Ленина (12.1942-9.1943), Высшие военно-политические курсы ВМФ (9.1943-4.1944), Академические курсы офицерского состава при ВМА им К.Е. Ворошилова (11.1956-10.1957).
После окончания Военно-морского авиационного училища им. Сталина с декабря 1939 г. по октябрь 1941 г. был помощником начальника политотдела по комсомольской работе этого же училища. В октябре 1941 г. назначен военкомом авиаэскадрильи Военно-морского авиаучилища морских пилотов в г. Астрахань. В сентябре 1942 г. эскадрилья вошла в состав 22-го разведывательного авиаполка КВФ и переведена на Северный флот.
В апреле 1944 г. слушатель Высших военно-политических курсов ВМФ Дроздов Н.М. откомандирован в распоряжение ЦК ВКП(б) и утвержден инструктором Управления кадров ЦК ВКП(б), ведал вопросами ВМФ. С ноября 1945 г. по июль 1946 г. находился в Германии в качестве парторга при Уполномоченном особого комитета при СНК СССР по Германии. В июле 1946 г. вновь приступил к работе в ЦК ВКП(б) – инструктором отдела Управления кадров ЦК ВКП(б) (7.1946-8.1948), затем инструктор Административного отдела ЦК ВКП(б) (8.1948-4.1951).
В 1951-1956 гг. – начальник Управления кадров ВМФ. В ноябре 1956 г. освобожден от должности и зачислен в распоряжение ГК ВМФ. По окончании АКОС при ВМА им. Ворошилова – помощник начальника ВМУЗ (1957-1958), заместитель начальника ВМУЗ (1958-1961), заместитель начальника подготовки и комплектования ВМФ (1961), начальник КВВМУ им. Кирова (1961-1963), начальник подготовки и комплектования ВМФ (7.1963-8.1971). С августа 1971 г. – в отставке.
Награжден двумя орденами Красной Звезды (1945, 1951), орденом Красного Знамени (1956), медалями. Умер в 1974 г. в Москве.
С учетом двух орденом, полученных за выслугу лет в офицерских званиях, единственной наградой может служить орден Красной Звезды, и тот был получен по негласному указу Сталина, позволившего командованию фронтов и округов в честь дня Победы представить к награждению офицеров армии и флота, не имевших государственных наград за период войны… Оторопь берет при мысли, что такой человек как Николай Дроздов вершил карьерами и жизнями тысяч офицеров флота! Стоит проследить прохождение службы этого змея подколодного, который именем Центрального Комитета вершил судьбами офицеров флота в течение двадцати лет.
После выпуска из летного училища, готовящего пилотов, в том числе, и для морской авиации, ни одного дня не прослужил на летной работе, не говоря уже об участии в боях. Менее года прослужил военкомом учебной эскадрильи летного училища в Астрахани, готовящего пилотов морской авиации. Служа политработником в разведывательной эскадрилье на Северном флоте, опять-таки не участвовал в боевых вылетах, иначе это было бы отмечено в послужном списке. Не прослужив в авиационном разведывательном полку и трех месяцев был направлен на учебу в Военно-политическую академию. Сразу же после учебы в академии направлен на Высшие военно-политические курсы ВМФ, по окончании которых в апреле 1944 года откомандирован в распоряжение ЦК ВКП(б) и утвержден инструктором Управления кадров ЦК ВКП(б), ведал вопросами ВМФ. Входя в номенклатуру ЦК ВКП(б) и курируя Военно-морской флот обладал неограниченной властью, сопоставимой с властью начальника политуправления ВМФ. О том, как он распоряжался этой властью, и какая опасность от него исходила, испытал на себе капитан 1 ранга Иосиф Чверткин.
С ноября 1945 года Дроздов служил инструктором Управления кадров ЦК и инструктором Административного отдела ЦК, не имея к флоту никакого отношения, и, тем не менее, в апреле 1951года был назначен начальником Управления кадров ВМФ, оставаясь в этой должности до ноября 1956 года. Это ли не доказательство того, что эта должность до 1991 года входила в номенклатуру Военного отдела ЦК КПСС.
В ноябре 1956 г. освобожден от должности и зачислен в распоряжение ГК ВМФ...
Обратите внимание, в ноябре 1956 года при назначении адмирала Горшкова Главкомом ВМФ, Дроздов был освобожден от должности начальника Управления кадров ВМФ, с формулировкой – «в связи с отсутствием опыта службы на кораблях не обеспечивает руководство Управлением кадров ВМФ», зачислен в распоряжение ГК ВМФ.
Сергей Георгиевич не забыл о той мерзкой роли, что сыграл этот отъявленный пакостник в судьбе офицеров эскадры в 1948 году. К сожалению, избавиться от фигуранта, десятки лет состоявшего в номенклатуре ЦК, оказалось не под силу даже Главкому ВМФ. Должно быть, для ознакомления со спецификой флотской службы этого партийного чиновника направляют для учебы на АКОС при ВМА им. Ворошилова. По окончании АКОС Дроздов последовательно занимает должности помощника начальника ВМУЗ (10.1957-6.1958), заместителя начальника ВМУЗ (6.1958-6.1961), заместитель начальника подготовки и комплектования ВМФ (6.1961-11.1961), начальника КВВМУ им. Кирова (11.1961-2.1963). Именно в эти годы, совпавшие с правлением Хрущева, произошел развал военно-морского флота, были уволены в запас многие тысячи молодых офицеров, разрушена система высших военно-морских училищ.
В феврале 1963 года Дроздова в очередной раз направляют в «распоряжение ГК ВМФ…», но через полгода назначают начальником подготовки и комплектования ВМФ, где он прослужил еще восемь лет... Нужны ли какие-то дополнительные комментарии для характеристики чиновника (я решительно не желаю именовать его офицером флота и, тем более, контр-адмиралом), призванного именем ЦК КПСС бороться за чистоту рядов офицеров флота?
Формируя очерк по истории Черноморской эскадры, главу о политработниках я поставил в конце исследования. Любые напоминания о деятельности флотских политработниках на меня наводят тоску и вызывают негативные эмоции. Наивно, по-ребячьи наблюдая за службой своего отца, я неоднократно слышал о конфликтах, возникавших между ним, в ту пору командиром базового тральщика, а затем – командиром дивизиона из 12 тральщиков, с политработниками разного уровня. Например, был возмутительный случай, когда офицер в звании капитан-лейтенанта, назначенный заместителем командира корабля, заявив о том, что он страдает морской болезнью, перед каждым выходом на боевое траление, запирался в каюте, где у него был солидный запас спиртного и закусок, и появлялся «на люди» только после швартовки тральщика в базе.
Чтобы убрать такого «представителя ЦК» с корабля, отцу пришлось неоднократно обращаться в политотдел дивизии, но окончательно вопрос был решен на уровне политуправления флота. Этот политработник был переведен заместителем командира БЧ-5 на крейсер, на котором, по мнению руководства, «его будет меньше укачивать…». При наличии на тральщике семи офицеров, только трое (включая штурмана и помощника) могли нести ходовую вахту, но никакими силами нельзя было загнать в ходовой пост заместителей командиров по политчасти. И это, при том, что начиная с 1952 года, в той «филькиной грамоте», что заменяла политработникам диплом, отмечалось о присвоении им квалификации штурмана!
Об уровне морской и штурманской подготовки подавляющей части наших политработников, лучше не вспоминать. Сами они, печально улыбаясь, комментировали эту запись в дипломе как «политработник – минус штурман». Но командирам тральщиков, у которых во время проведения тральных операций, каждый офицер выполнял свои основные обязанности, было не до шуток: нужно было хотя бы дрессированного зайца поставить для руководства сигнальной вахтой и управления машинными «телеграфами». Не меньшая проблема с формированием ходовой вахты возникала при длительных походах минных заградителей, малых противолодочных кораблей и других кораблях 3-го ранга, с малым числом офицеров, способных нести ходовую вахту. В этих условиях, нередко к несению вахты на ходу допускались наиболее подготовленные мичмана. И, это при том, что на ходу корабля изнывали от безделья «дипломированные штурмана» в званиях капитан-лейтенантов. Быть может, стоит напомнить и о том, что за месяц до отчетно-перевыборных собраний на кораблях, все политработники освобождались от несения вахт и дежурств. Какая трогательная забота о «представителях ЦК» на кораблях и в частях флота. Кто бы так заботился о строевых офицерах, между которыми на этот месяц приходилось распределять эти «политруковские» вахты и дежурства?
Начав службу на крейсере «Дзержинский» в 1972 году, я столкнулся с такими «политрабочими», что истории, услышанные от отца, показались мне старыми, добрыми сказками. Заместителем командира боевой части связи служил один капитан-лейтенант (фамилию не называю), который, несмотря на солидный для корабельного офицера возраст, нес вахту ...вахтенным офицером на трапе. Причем, «нес» так, что в смене с ним никто из офицеров не желал стоять. Он мог «задержаться» с заступлением на вахту, его приходилось по нескольку раз будить при заступлении в ночную смену...
При выступлениях на партийных собраниях корабля он использовал исключительно «плакатный» стиль, и всякий раз, анализируя ситуацию с пьянством среди личного состава, приводил одну и ту же притчу, суть которой сводилась к тому, что «козел опасен рогами, осел – копытами, а пьяный матрос – со всех сторон…». Всякий раз, когда он только открывал рот, чтобы начать этот «каламбур» у всех присутствующих на собрании начинался смех, переходящий в истерику. Дело в том, что сам оратор, будучи пьяницей-тихушником, периодически срывался в запой. Самое удивительное, что этот, с позволения сказать, политработник, со временем стал заместителем командира БПК, затем вернулся в той же должности на «Дзержинский», а затем некоторое время служил заместителем командира бригады по политической части. Своеобразным дебютом его «комиссарской» карьеры на крейсере был эпизод, когда, горя желанием повысить бдительность и ответственность экипажа крейсера, вышедшего в море после длительного ремонта, заместитель командира в звании капитана 2 ранга, включив на ходовом посту все каналы корабельной трансляции торжественным и трагическим голосом произнес: «Внимание экипажа… началась ядерная война… И далее понес всякую пьяную околесицу, в духе «американцы – засранцы, а мы – за мир во всем Мире…».
Несмотря на то, что, начиная с 1971 года, на первичные должности корабельных политработников стали назначать выпускников Киевского и Львовского политических училищ, подобные «экземпляры» среди политработников еще долго не только веселили, но и портили кровь корабельным офицерам.
До 1973 года начальником политического отдела 30-й дивизии противолодочных кораблей Черноморского флота был капитан 1 ранга Павел Романович Дубягин. Это, пожалуй, был редкостный случай, когда на подобной должности был офицер, ранее имевший практику службы на тральщиках, командовавший эскадренными миноносцами.
Личность Павла Романовича нам интересна еще и как ветерана Черноморской эскадры, в свое время командовавшего трофейным эсминцем, а затем – эскадренными миноносцами. Сохранились фотографии, запечатлевшие Дубягина в должности начальника политотдела 30-й ДИПК и 5-й Оперативной Средиземноморской эскадры. Корабельная служба Павла Дубягина началась на тральщиках Одесской военно-морской базы. Он участвовал в боевом тралении в Черном, а позже – Азовском морях. Затем служил на Черноморской эскадре на трофейном эсминце «Ладный». Последовательно пройдя должностные ступени командира группы, командира БЧ, старпома, Дубягин командовал эсминцами «Бессменным», а затем – «Напористым». Причем, «Напористый» пять лет подряд завоевывал звание отличного корабля.
В процессе расформирования Черноморской эскадры Павлу Дубягину, как и десяткам других командиров кораблей грозила демобилизация. Должно быть, не видя иной возможности продолжить службу, он поступает в Военно-политическую академию им. В.И. Ленина. К моменту окончания Дубягиным академии, на базе 150-й бригады ракетных кораблей формировалась 30-я дивизия противолодочных кораблей, на которой он с 1969 по 1973 год был начальником политического отдела. Отвечая за политико-воспитательную работу в многотысячных коллективах черноморцев, он принимал активное участие в воспитании молодых командиров и политработников. В отличие от своих предшественников по политотделу эскадры Павел Романович неизменно высоко ценил корабельных офицеров. В 1973 году капитан 1 ранга Дубягин был назначен начальником политотдела Средиземноморской эскадры. На этой должности он прослужил до 1976 года. Средиземноморье той поры было одной из самых «горячих точек» мирового океана. Руководство эскадры с поставленными задачами справлялись успешно, в чем была немалая заслуга начальника политотдела.
Очень похоже, что, учитывая, «командирское происхождение» начальника политотдела эскадры, руководство политорганами ВМФ рассматривало Павла Дубягина как чужеродное явление в «сплоченной комиссарской» среде. После грандиозного скандала, когда заместитель командира БПК «Сторожевой» капитан 3 ранга Саблин, организовав мятеж, на корабле, выступил с протестом против существовавшего в СССР партийно-политического руководства, к политработникам, имевшим практику управления кораблями, стали относиться с большим подозрением. Контр-адмиралу Дубягину, учтя его несомненные заслуги, «предложили» скромную должность начальника политического отдела штаба и органов управления флота, с которой он уволился в запас. Служба контр-адмирала Дубягина отмечена двумя орденами Красной Звезды, орденами Отечественной войны, «За личное мужество», многими медалями. О своей жизни и службе Павел Дубягин поведал на страницах своих книг – «На Средиземноморской эскадре», «Во славу и на пользу» и «Минка помнит многое…».
Сменявший Павла Дубягина на должностях начальника политотдела дивизии, а затем и 5-й ОПЭСК капитан 1 ранга Сергей Сергеевич Рыбак, не был «замечен» в стремлениях командовать кораблями, и своим «кристальным комиссарским» происхождением, видимо больше импонировал руководителям Главного Политического Управления ВМФ. Чтобы убедиться в этом, можно ознакомившись с этапами прохождения службы контр-адмиралом Рыбаком.
Секретарь комитета ВЛКСМ дивизиона торпедных катеров в Очакове. Инструктор по комсомолу в политотделе Одесской ВМБ. Заместитель командира базового тральщика. Секретарь парткомиссии 151-й бригады ПЛ, бизировавшейся в Южной бухте Севастополя. Заместитель командира по политчасти крейсера «Михаил Кутузов». Заместитель начальника политического отдела 150-й бригады противолодочных кораблей. Заведующий Севастопольским Домом офицеров флота... Последняя должность для политработника, была «тупиковой». Все его предшественники по этой должности, пересидев пару сроков в звании капитана 2 ранга, уходили на почетный отдых. Но в 1970-м Сергей Сергеевич вновь возвращается на корабли – замкомбрига 150-й бригады, начальник политотдела дивизии, в 1977–1981 годах – начальник политотдела Средиземноморской эскадры, контр-адмирал. Очень интересный взлёт карьеры...
Капитан 1 ранга Александр Александрович Пенкин, начальник политотдела 30-й дивизии – наследницы Черноморской эскадры, был последним, после Павла Дубягина, заслуживавшим уважение политработником. Период, когда Александр Александрович Пенкин был Членом Военного совета флота совпал с «департизацией», развалом Советского Союза и разделом Черноморского флота, выходит за рамки нашего исследования
Завершая первую часть своего исследования, я немного повторюсь.
Поскольку капитан 1 ранга Чверткин, чьи воспоминания я использовал как базовый материал для описания послевоенной истории Черноморской эскадры, завершил свою службу на Черноморском флоте в 1948 году, я посчитал целесообразным первую часть исследования по возможности ограничить первым послевоенным пятилетием.
Давая оценку личным качествам и служебной деятельности своим сослуживцам , капитан 1 ранга Чверткин был предельно откровенен и, на мой взгляд, излишне резок. Примерно в такой же манере Иосиф Абрамович характеризовал своих однокашников по училищу и Военно-морской академии. Как и следовало ожидать, подобный стиль бытописания не мог вызвать большого восторга у наследников тех, чьи отцы и деды были упомянуты в воспоминаниях Чверткина. Как следствие – изначальное тиражирование воспоминаний Иосифа Абрамовича ограничилось теми 50-ю экземплярами, что были изданы в Хайфе.
С комплектом «четверокнижия», направленным в адрес редакции «Морского сборника», ознакомился адмирал Игорь Касатонов. Должно быть, Игорь Владимирович с интересом прочитал воспоминания Чверткина, прежде всего потому, что его отец – Адмирал флота Владимир Афанасьевич Касатонов был однокашником Иосифа Абрамовича по ВМУ им. Фрунзе. Как и следовало ожидать, Игорь Владимирович рекомендовал редактору «Морского сборника» «...воздержаться от издания». Оно понятно, взгляды и характеристики Чверткина, мягко говоря, не вписываются в направленность, и советских, и современных российских исследователей флота... Но, Игорь Касатонов, сам написавший и издавший громадными тиражами не менее десятка книг по истории флота, должен был учесть, что подобные «рекомендательно-запретные» действия, хоть и обрекают в России воспоминания Чверткина на судьбу «забугровского самиздата», но, с другой стороны, автоматически выводят книгу в категорию редких, малотиражных изданий, уже только этим вызывая к ней повышенный интерес. Что, собственно, и произошло...